Птичий город за облаками - Энтони Дорр

Наконец Зено сдергивает с обеденного стола выцветшую кружевную дорожку, приносит со второго этажа коробку и раскладывает книги на ореховой столешнице в пятнах от стаканов. Наливает себе кофе и разворачивает только что купленный линованный блокнот формата А4. Лютер сворачивается у его ног и испускает долгий-предолгий вздох.

Из всех человеческих безумств, сказал как-то Рекс, самое смиряющее и самое благородное – попытки переводить с мертвых языков. Мы не знаем, как звучал древнегреческий в устной речи, еле-еле можем сопоставить его слова с нашими, мы с самого начала обречены на провал. Однако сама попытка вытащить что-то из мрака истории в наше время и наш язык, говорил Рекс, – это лучшая из нелепых авантюр.

Зено точит карандаш и вновь берется за перевод.

Констанция

Позади нее поток машин, навеки застывший у озера. Безликие подростки в майках все так же замерли на полушаге. Однако перед ней в Атласе все живое, подвижное: небо над контейнером-совой превращается в клубящийся серебристый полог, и с него сыплются снежинки.

Констанция делает шаг вперед. По обе стороны заснеженной дорожки тянутся неподстриженные можжевеловые кусты, а в дальнем конце стоит голубое викторианское здание, двухэтажное и очень ветхое. Крыльцо покосилось, труба выглядит кривой. В окне синяя табличка «ОТКРЫТО».

– Сивилла, что это?

Сивилла не отвечает. Полузасыпанная снегом вывеска гласит:

За спиной у Констанции все в Лейкпорте по-прежнему статичное, летнее, закрепленное на своем месте, как всегда в Атласе. Но здесь, на углу Лейк-стрит и Парк-стрит, за дверцей контейнера для возврата книг, зима.

Снег падает на можжевельники, снежинки жалят глаза, воздух пахнет металлом. Вступая на дорожку, Констанция слышит скрип снега; ее ноги оставляют на нем следы. Она поднимается по пяти гранитным ступеням. В стеклянном окошке двери – объявление детским почерком:

Дверь открывается со скрипом. Прямо впереди стол, обклеенный розовыми бумажными сердцами. На календаре 20 февраля 2020 года. На стене вышивка в рамке: «Здесь отвечают на вопросы». Одна стрелка указывает на художественную литературу, другая – на научно-популярную.

– Сивилла, это игра?

Ответа нет.

На трех допотопных компьютерных мониторах ввинчиваются в глубину сине-зеленые спирали. Вода сочится через потолок в разводах и капает в наполовину полный пластиковый бак. Кап. Кап. Кап.

– Сивилла?

Молчание. На «Арго» Сивилла повсюду, слышит тебя в любой каюте в любой час. Никогда еще такого не было, чтобы Констанция позвала Сивиллу и та не откликнулась. Неужели Сивилла не знает, что она здесь? Не знает, что в Атласе есть такое место?

Книжные корешки в шкафах пахнут пожелтелой бумагой. Констанция подставляет руку под воду и чувствует, как капелька падает на ладонь.

В середине центрального прохода висит табличка «ДЕТСКИЙ ОТДЕЛ». Стрелка указывает наверх. Констанция поднимается по лестнице, ноги у нее дрожат. На площадке путь ей преграждает золотая стена. На стене буквами, про которые Констанция догадывается, что это греческий алфавит, написано:

Под надписью сводчатая дверца. Пахнет сиренью, мятой и розами. Как на ферме № 4 в самый лучший, самый душистый день.

Констанция проходит в дверь. Над тремя десятками складных стульев поблескивают висящие на ниточках облака, вся задняя стена затянута тканью, а на ткани нарисован облачный город – башни и кружащие птицы. Со всех сторон льется журчание воды, скрип дерева, птичьи трели. А посередине маленькой сцены, освещенная лучом света, словно пробившегося через облака, лежит на постаменте книга.

Констанция зачарованно проходит между складными стульями и поднимается на сцену. Книга – золоченый дубликат синего томика на папиной тумбочке в Схерии: город на облаках, башни со множеством окон, кружащие птицы. Над городом написано: «Заоблачный Кукушгород». Под ним: «Антоний Диоген. Перевод Зено Ниниса».

Зено

Он переводит одну книгу «Илиады», две книги «Одиссеи» плюс солидный кусок из «Государства» Платона. Пять строк в средний день, десять в хороший, все написано карандашом в линованных блокнотах формата А4 и лежит в коробках под обеденным столом. Иногда ему кажется, что переводы хороши. Чаще – что они ужасны. Он никому их не показывает.

Округ дает ему пенсию и благодарность в рамочке. Пегий пес Лютер мирно умирает от старости, и Зено берет из приюта терьера, которого называет Нестор, царь Пилоса. Каждое утро он просыпается на узкой латунной кровати, делает пятьдесят отжиманий, надевает две пары носков «Юта вулен миллз», застегивает одну из двух рубашек, повязывает один из четырех галстуков. Зеленый сегодня, синий завтра, с уточками по средам, с пингвинами по четвергам. Черный кофе, овсянка на воде. Потом он идет в библиотеку.

Марианна, директор библиотеки, находит онлайн-видеокурс древнегреческого. Курс читает двухметровый профессор из Средне-Западного университета. Почти все дни Зено начинает за столом позади женских романов с крупным шрифтом (Марианна называет этот отдел «Попки-Сиськи»). Он надевает большие наушники и включает звук на полную громкость.

От прошедшего времени у него буквально ломит спину – от того, как глаголы меняются до неузнаваемости. Еще есть аорист – время глагола без временных границ, – от которого Зено хочется забиться в кладовку и сжаться в комок. Но порой, когда он работает с древними текстами час или два, происходит чудо: слова исчезают – и через века являются образы: воины в доспехах внутри кораблей, блеск солнца на море, голоса богов в реве ветра. Почти как будто ему снова шесть, он сидит у камина с сестрами Каннингем и одновременно плывет по волнам у берегов Схерии, слышит бьющий о камни прибой.

Как-то ясным вечером в мае 2019-го Зено сидит над своим блокнотом, когда новый сотрудник Марианны, детский библиотекарь Шариф, зовет его к столу регистрации. На экране Шарифова компьютера заголовок: «С помощью новых технологий ученые обнаружили древнегреческую повесть в прежде нечитаемой книге».

В статье рассказывается, что в Ватиканской библиотеке есть ящик сильно поврежденных средневековых манускриптов из герцогской библиотеки в Урбино. Книги эти долгое время считались нечитаемыми. Особый интерес ученых вызывал маленький девятисотлетний кодекс в козьем переплете, однако из-за воды, плесени и времени страницы склеились в сплошную массу.