Информация - Мартин Эмис

В номере Ричарда на кровати лежала кипа последних книжных обозрений, копия программы поездки Гвина, несколько новых книг в ярких переплетах и даже букетик цветов — дары от издателя. От издателя Гвина, чтобы, так сказать, помочь Ричарду в его работе над очерком о Гвине. Из «Болд адженды» никаких посланий не было, ни слова и ни единого внятного ответа на телефонные звонки (Ричард несколько раз звонил из ванной, уткнувшись носом в зеркало). Просьбы Ричарда связать его с Лесли Эври долго блуждали по офису, пока наконец не растворялись в воздухе или окончательно не заглушались какофонией ремонтных работ: стуком молотков, скрипом и звоном ведер и шутками, которыми перебрасывались парни по имени Таг, Тифф и Хефт. Через двадцать минут Ричард должен был быть внизу, чтобы присутствовать на интервью Гвина. А после интервью Гвина Ричард должен был организовать интервью с интервьюером Гвина, чтобы расспросить его о том, что значит брать интервью у Гвина Барри. Выйдя из ванной, Ричард присел на кровать и выкурил сигарету, пытаясь справиться с приступом нервной дрожи и сердцебиения. Ему хотелось, чтобы рядом были его мальчишки: Мариус с одной стороны, а Марко с другой. Мариус здесь, а Марко тут. Зеркало твердило Ричарду, что его тело умирает, но мысли у него были точно у полугодовалого младенца.

В апартаментах Гвина было людно, как в салоне эконом-класса: официанты, помощник управляющего гостиницей, два журналиста (один входил, другой выходил), два фотографа (в таком же положении), две высокопоставленные дамы от издателя Гвина и юный пиарщик. Кроме того, комната была забита вазами с цветами и фруктами, которые, надо полагать, были настоящими, но выглядели как театральный реквизит. Здесь витало всеобщее возбуждение от успеха, от удачной сделки, от впечатляющей прибыли — так бывает всегда, когда коммерция находит искусство доходным. Ричард устроился рядом с юным пиарщиком, который не просто говорил по телефону, а был подсоединен к телефону физически: толстый провод описывал дугу вокруг его подбородка (это напоминало рацию пилота), а высвобожденные таким образом руки умело расправлялись с электронной почтой и прочими сверхсовременными устройствами. Он был симпатичный и довольно упитанный, этот пиарщик, его зачесанные назад волосы отливали суперглянцем, как растекшееся по воде нефтяное пятно.

— Я на самом деле чувствую, — говорил Гвин, наклоняя голову, чтобы облегчить задачу фотографу, скрючившемуся у его ног, — что романист должен стремиться к простоте.

— Но как, Гвин, как?

— Он должен создавать эту простоту. Должен определять новые пути и направлять по ним читателя.

— Но куда, Гвин, куда?

— А что, если мы заарканим парня из «Пост», — включился юный пиарщик, — он мог бы посмотреть, как вы готовите радиосюжет.

— В луга. Ладно, он может прослушать мое телеинтервью из радиорубки. С утра опять в луга и в лес.[10]

— Значит, сначала будет чтение, потом вы будете подписывать книги, а потом ответите на вопросы читателей.

— Я думаю, мы могли бы все это совместить. Это — Филлис Уайденер. Познакомьтесь — Ричард Талл.

Из рекламных материалов к «Возвращенному Амелиору» Ричард знал, что Филлис Уайденер ведет колонку в одной нью-йоркской газете: пишет о знаменитостях, об искусстве, о политических проблемах местного значения. У нее огромный трудовой стаж и, значит, наметанный глаз. Опыт — вот что приобретает человек с годами. Опыт и зрелость. Сама же Филлис производила впечатление американки, которая взяла на вооружение парочку американских идей (любезность, обаяние), а потом повернула ручку мощности, и все эти качества, у которых, как у водородной бомбы нет верхнего предела мощности, стали расти, стремясь к бесконечности. Только коллеги Филлис и ее начальство знали, что заметки, которые она пишет долгими часами, подкрепляя силы огромным количеством крепкого кофе в своей маленькой, забитой разными сувенирчиками квартирке на Тринадцатой улице, часто, и чем дальше, тем чаще, оказываются негодными для публикации — такими язвительными они получаются. Ричард отыскал лист почтовой бумаги с логотипом гостиницы и шариковую ручку и придвинул свой стул поближе к Гвину и Филлис. И в то же мгновение Ричард был вознагражден отличной деталью для своей статьи: Гвин замолк на полуслове, фактически на полуслоге (он успел дойти лишь до середины слова «безыскусственный»), когда диктофон Филлис вдруг щелкнул (в кассете закончилась пленка), и Гвин так и сидел, раскрыв рот и держа паузу, пока Филлис меняла кассету. Между тем стало совершенно очевидно, что энергия юного пиарщика направлена не на дальнейшее расширение этих связей, а, напротив, на их концентрацию.

— Безыскусственный подход — вот что я имел в виду. Мне нравится сравнивать это с работой столяра.

— Вы столярничаете, Гвин?

— С деревом у меня выходит неважно, Филлис. Но со словами — что ж, тут у меня есть свои формы и лекала, свой ватерпас и надежная пила.

— Прекрасно сказано.

— Что ж, это моя работа.

Интервью закончилось, комната опустела, и Гвин вышел освежиться (хотя, по мнению Ричарда, Гвин и так выглядел достаточно свежим). В общем, Ричард остался наедине с Филлис, под ее бесцеремонным взглядом. Он стал добросовестно ее интервьюировать. Минуты через полторы Ричард уже не знал, о чем ее еще спросить.

Через комнату в сопровождении юного пиарщика прошествовал Гвин. Его ждали внизу, в ресторане — для следующего интервью.

— Я тут поговорил насчет тебя, — сказал он Ричарду. — Что у тебя с программой? Я имею в виду интервью в Майами и участие в радиопередаче в Чикаго. И еще встречу с читателями в Бостоне. Я подумал, а может, ты это сделаешь.

— А в чем дело?

— У меня вышли накладки, и я предложил им тебя. Все оговорено.

В апартаментах Гвина нельзя было курить. Они находились на этаже для некурящих. В большей части гостиницы курить запрещалось. А Ричард всю свою жизнь боролся против борьбы с курением. Он отдал жизнь этой борьбе. Они сидели молча, пока Филлис не нарушила молчания:

— Вы старые друзья.

Ричард сдержанно кивнул.

— Знаете, он восхищается вашими работами. Я сама слышала, как он говорил по телефону, какой вы замечательный писатель. Он вас нежно любит.

— Нет, не любит. Просто хочет, чтобы вы так думали.

— Вы полагаете, он пытается сделать вам больно? — удивленно спросила Филлис.

— Ему и пытаться не надо. Мир сделает это за него.

«Вы живете одна?» Такие вопросы обычно задают в американских больницах медсестры из приемного покоя — тем, кого запущенность превратила в невзрачную тень, тем, кто окружен карантином ненужности. Филлис выглядела прекрасно. И Ричард не очень хорошо разбирался в людях. Но в запущенности он разбирался прекрасно.

— Вы живете одна?

Голубые глаза Филлис округлились, сжатые губы растянулись в некое подобие улыбки; она кивнула.