Сокол Спарты - Конн Иггульден

– Рад видеть, что ты не возражаешь, стратег Ксенофонт.

Заметив рядом с ним Паллакис, спартанец слегка понизил голос. Какая необыкновенная женщина.

– Я… да… Э-э-э, – растерянно протянул Ксенофонт.

– Позволь пояснить. Мы видим в тебе знание того, что следует делать, – хотя при тебе не было никаких подсказчиков или советчиков. Вот что важно. Поэтому ждем от тебя приказаний. Ну а я прослежу, чтобы они неукоснительно выполнялись, когда ты соберешься с мыслями.

Вдалеке на горизонте уже проплавлялась розоватая полоска зари. Увидев это, Ксенофонт почувствовал, как сердце пришло в движение.

– День уже близится. Поднимать лагерь. От того, как мы встретим этот рассвет, зависит, выстоим мы или падем.

Хрисоф хотел было хлопнуть Ксенофонта по плечу, но одумался и вместо этого склонил голову.

– Слушаю, стратег.

– Хрисоф… А тот человек, по-твоему, действительно был лидийским лазутчиком?

– Аполлонид? Все может быть. Только он морочил бы голову до самого утра. Вот это я точно знаю.

Усмехнувшись, спартанец приветственно стукнул себе кулаком по нагруднику и побежал, поднося к губам сведенные ладони, чтобы прореветь по лагерю побудку.

– Оставшиеся возы сжечь. Наши перемещения должны быть быстрыми, а подводы и повозки тянутся, замедляя общий ход.

Отдавая приказ, Ксенофонт с отрадой заметил, что роптание в толпе было совсем незначительным; скорее вздохи, чем высказанные вслух возражения. Здесь все уже слышали об участи Клеарха, Проксена и других. Похоже, до людей наконец дошло, что на кону их жизнь и что солнце может взойти уже над их мертвыми телами. Греческие воины привычно прочесывали лагерь, высматривая из припрятанного что-нибудь излишне громоздкое. Все пошло на пищу огню, а последние бараны были пущены под нож, чтобы перед выходом получше накормить людей.

Когда первые лучи солнца легли на восточные холмы, все стояли уже собранные и полные решимости. О Ксенофонте до этого дня мало кто и слышал, но его признали спартанцы и люди Проксена, а это решало все. В его приказах не было расплывчатости, а многим уютней было снова чувствовать себя в рядах и смотреть, как догорают их пожитки, хотя некоторые и смахивали слезы от сочащегося жара костров.

Перед тем как лагерь тронулся в путь, появился отряд из тридцати всадников с незнакомым начальником во главе.

Ему навстречу вышли Ксенофонт и Хрисоф, тихо злорадствуя его явному смятению.

– Я Митридат. Сюда меня направил благородный старейшина Тиссаферн, принять у вас капитуляцию.

– Так ты, судя по речи, эллин? – возвел бровь Хрисоф. – Один из нас? И у нас одна кровь, одни боги? Однако ж ты, я вижу, на стороне персов. Как же так? Неужто ты служишь деспоту, что вероломно убил наших полководцев? Все это весьма странно, Митридат.

На щеках воина пятнами проступил румянец, но, несмотря на мнимую легковесность своего тона, спартанец смотрел на него не мигая, с неподвижностью змеи, готовой сделать бросок.

– Ты сдаешься, спартанец? – спросил Митридат надменно, хотя и с толикой растерянности. Он вскользь поглядел на персов, пустоглазо таращившихся по бокам от него.

Тиссаферн был проницателен. Без сомнения, кое-кто из них изъяснялся по-гречески настолько хорошо, что мог передать каждое слово этого разговора.

– Мы обдумали ваше предложение, – сказал Хрисоф, – и решили, что наш ответ будет отрицательным. Зато у нас есть для вас встречное предложение. Мы покинем земли царя, стараясь наносить в пути как можно меньший ущерб. Если же на нас нападут, то мы будем обороняться. Ты понимаешь, чем это чревато, предатель? Можешь передать эти слова своим хозяевам за холмом. Я думаю, что они там недалеко.

Щеки у Митридата зарумянились еще гуще, но он сделал над собой усилие и пожал плечами как можно непринужденней.

– Ты говоришь со мной, но твои слова есть слова мертвеца. Ибо вы…

– Скачи, Митридат, – потерял внезапно терпение Ксенофонт. – У нас впереди долгий путь. И тратить на тебя время мне больше недосуг.

Они с Хрисофом отошли от сидящего с разинутым ртом грека.

С проклятием Митридат натянул поводья и, развернув коня, помчался обратно той же дорогой, которой приехал. Только тогда Ксенофонт и Хрисоф обернулись посмотреть ему вслед.

– Нам нужно выходить, и быстрее, – заторопился Ксенофонт. – Отдавай приказ.

– Старшим военачальником избрали не меня, – напомнил ему Хрисоф.

– Но выбор-то был твой, спартанец. Скажи людям, чтобы двигались, от моего имени.

Хрисоф с почтительным наклоном головы поспешил прочь. По лагерю все еще шипели и плевались искрами костры, посылая в ясное небо чадные дымы. Вокруг разномастных неровных рядов лагерных обитателей уже выстроился квадрат гоплитов. Своих детишек обозники усадили себе на спину и плечи. Все это выглядело пародией на построение, но вид у людей был вполне решительным. Ксенофонт повернулся спиной ко всему, что лежало позади. Взявшийся невесть откуда Геспий подвел ему лошадь.

Ксенофонт поблагодарил его кивком.

Юноша, на котором было не меньше десятка ограблений на афинских рынках, в это время не особо мозолил глаза. Верховую езду, а также движение и боевые приемы в строю Геспий освоил в то время, когда мир вокруг него стремительно шел ко дну. Изрядную часть своей юности он оставил на поле битвы при Кунаксе.

Подавшись к своему главному начальнику, он совершенно серьезно спросил:

– А ты умеешь вести людей? Нет, правда, – допытывался Геспий шепотом. – Скажи мне, что ты знаешь, что нужно делать, Ксенофонт. Что для тебя это не какая-то игра.

Ксенофонт задумался. Он знал Сократа, знал Клеарха. Знал и царевича Персии, учась у них всех. Он сунул ступню в сцепленные руки своего помощника и, толкнувшись, уселся на конском чепраке. Ему довелось лицезреть отчаяние минувшей ночи. Перед лицом неминуемого поражения он просто поговорил с людьми. И задал вопросы, которые показали, что он ими уже узнан и признан. Он знал, что нужно заставлять их двигаться, чтобы у них никогда не появлялось шанса поразмыслить о шансах на свое выживание. В этот момент Ксенофонт понял, что ни с кем не может поделиться своими страхами.

– Ты ведь меня знаешь, Геспий, – промолвил он. – Вести за собой я, конечно же, могу.

Своими пристальными вишнево-карими глазами Геспий, казалось, взвешивал человека, который научил его столь многому, и отчаянно желал ему верить. Ксенофонт пристально посмотрел на него сверху вниз. После, казалось, вечности Геспий пошлепал по плечу лошадь и отступил назад.

Завидев, что за их диалогом наблюдает Хрисоф, Ксенофонт поднял руку в жесте, напоминающем приветствие, и опустил ее, отправляя всех в путь.

Сейчас позади них Тиссаферн и царь Персии выслушивают их отказ сдаться. Вспомнилось царское войско, похожее на темное море, над которым плывут, покачиваясь, бунчуки и знамена. В том, что ответ Царя Царей будет диким в своей жестокости, не приходилось сомневаться. Однако Ксенофонт по-прежнему был горд тем, что они не сдались безропотно в плен. До дома отсюда неимоверно далеко, но, по крайней мере, они вышли в путь и не исчезнут с этой земли без боя.