Седьмой лимузин - Дональд Стэнвуд

Гитлер сидел, предаваясь размышлениям влюбленного, пока Морис, развернув мерседес, не повел его в обратный путь. Внезапно возникшая тишина пришлась по душе Гривену: она давала ему возможность хорошенько подумать.

Люсинда вечно упрекала его в циничном отношении к жизни. Но как иначе можно было относиться к миру, в котором коричневорубашечники проводили уличные манифестации, тогда как господь Бог изобретал все новые и новые игрушки, способные превратить взрослых людей в восторженных подростков? Над этим можно было только смеяться. Но Гитлер, во всех своих масках и обличиях, менее всего казался мошенником, когда рассуждал о своей любви к Гели.

Гривен в задумчивости посмотрел на мускулистый затылок водителя. Он, как и Гитлер, видел улыбку Гели, видел, как вспыхнул свет у нее в глазах. Но, в отличие от Гитлера, он заметил и кое-что иное.

— Привет, Эмиль! — закричала она тогда.

И Гривену не показалось, что ее радость относится к гитлеровскому мерседесу или к любой другой машине.

«Вижу, Алан, что вы нахмурились. Вы меня не одобряете.

Или вам кажется, что вы бы не позволили себе стать игрушкой у Гитлера в руках? Вы правда так думаете? Но вспомните день, когда вы получили призывную повестку в армию. Завладеть автомобилем или целым континентом, в этом нет большой разницы. У этого человека был подлинный гений: он обременял людей ответственностью за чужую собственность».

Пространство сна наяву. Гривен погрузился в него нынешней ночью глубже, чем когда-либо, предавшись мысленным спорам с Гитлером на дороге между горами и Вахенфельдхаусом. Мчась по горному склону на Мерседесе, он одновременно шел по утесу, подходил к самому краю, едва не падая в бездну и, чтобы не потерять равновесия, старался не смотреть туда, на самое дно.

Он также пытался превзойти Гитлера в искусстве творчески использовать имеющиеся факты. Люсинду действительно необходимо ввести в курс дела; с такой проблемой ему было не справиться в одиночку. Попрощавшись в конце концов с Гитлером и с Морисом и отправившись к себе в комнаты для гостей, Гривен почувствовал, как горло ему железным воротником сдавило желание. Люсинда, конечно, недовольна, но такие новости должны привести ее в нужное настроение.

— Ну? — Она села в постели, откинула назад волосы. — Как прошел мальчишник? Курили сигары и потчевали друг друга сальными россказнями?

И вот Гривен удовлетворил ее любопытство, не опустив в своем рассказе ни единой детали. Когда он наконец рассказал о влюбленности фюрера, Люсинда нежно провела рукой по простыням.

— Иди сюда, Карл. Разумеется, девица держит его на коротком поводке. А на чем, по-твоему, держится мир?

И все же, раздевшись и распростершись на постели рядом с Люсиндой, Гривен положил между ними подушку в качестве хотя бы временной преграды.

— Ты чересчур упрощаешь, дорогая. Конечно, женщины дурачат мужчин, но не все же время? И разве я сам не являюсь тому живым доказательством?

Люсинда безразлично улыбнулась, позволяя Гривену одержать свою крошечную победу.

— Ну, и что же ты собираешься сказать ему?

— Как на духу: я еще не решил.

Выключив свет, она вырвала у него из рук подушку.

— Но это же деньги.

— Большие, чем у нас когда-нибудь появятся. — Вздох; ее теплое дыхание у самого его уха.

— Но ведь и роскошь! И не говори мне, что это не так.

— Меня тревожит источник поступления денег. — Гривен чувствовал себя уверенней, пытаясь заглянуть вперед и заранее просчитать все возможные опасности. — О Господи, тебе что, не попадались эти нацистские газетенки? Неужели ты не понимаешь, с кем мы связываемся?

Голос Люсинды набрал опасную высоту.

— Не просвещай меня по поводу штурмовиков, Карл! Знаешь, сколько я их перевидала со спущенными штанами? — Возникла долгая пауза, в лицо Гривену хлынул жар, никто из них не знал, как и о чем говорить дальше. В конце концов Люсинда примирительно сказала:

— В наши дни не существует такого понятия как спокойная и безопасная жизнь. Страшно выйти на улицу. Так почему не смириться с этим и не попытаться извлечь для себя небольшую выгоду? Гитлер же не требует, чтобы ты вступил в его партию или обул солдатские сапоги. — Помедлив, она добавила:

— А мне он показался милым, на свой чудовищный лад, конечно. Чего только не делает с человеком любовь, сам знаешь.

Она нежно поцеловала его — сперва в уголки губ. Ища хоть какой-то опоры, он потянулся к ней: ее отторжение больше не играло роли, ее валюта не была девальвирована. Гривен крепко стиснул Люсинду в объятиях — и тут в ней внезапно что-то сломалось. Сломалось и больше никак не хотело склеиться. Она рыдала, Гривен ласкал ее, сцеловывая у нее с лица слезы. Но к этому времени древнее атавистическое желание охватило его целиком, любовная уступка, пусть и вынужденная, показалась желанной. Любишь ты меня в конце концов или нет, хотя бы немного?

Но и когда его губы, блуждая по ее животу, уже прикоснулись ко внутренним лепесткам, в его мозгу возникло сладчайшее из видений — то самое, которое с самого начала одолевало его и сводило на нет все сомнения. Сидеть рядом с нею в кабине королевского «Бугатти», чтобы весь мир глядел на них во все глаза. Пусть всего на несколько дней, максимум — на пару недель. А потом придет черед дядюшки Ади и малютки Гели. Пусть даже так! — годами Гривен все больше начинал верить в то, что самые волшебные наслаждения, подобно половому акту, могут оставаться пленительными, лишь когда они не затягиваются чересчур надолго.

Повседневный распорядок в Вахенфельдхаусе был нарушен непривычно ранним подъемом Гитлера: сегодня он встал задолго до полудня.

— Он на террасе, — объяснил Гривену Рудольф Гесс с таким видом, будто Гривен и Люсинда несли ответственность за то, что фюрер не выспался.

Анжела Раубаль как раз сервировала чай. Гитлер сидел за столом, скрестив ноги в потрепанных крагах, сидел в позе разве что не смирения, и поглощал одно за другим присыпанные сахарной пудрой пирожные, казавшиеся миниатюрными копиями заснеженных горных вершин, нависающих над домом. Да, теперь Гривену стало заметно, как близки друг с другом сводные брат и сестра, какие сокровенные узы их связывают.

— Доброе утро! — пригласив Гривена и Люсинду к столу, Анжела предложила им полакомиться сахарным тортом. — Моя Гели мастерица стряпать, у нас такого добра всегда навалом. Больше всего этот торт любит герр Геббельс, но он рано утром уехал в Мюнхен…

— Герра Гривена это наверняка не интересует.

Слова Гитлера прозвучали, как щелчок бича, правда, щадящий. В своей альпийской шляпе он казался деревенским старостой. Анжела предпочла сделать вид, будто не заметила упрека.

— Нам только чаю.

Гривен незаметно пожал руку Люсинде. Только не взорвись, дорогая, прошу тебя, не сейчас.