1916. Война и мир - Дмитрий Миропольский

У Ронге мелькнула мысль, что квартира напоминает Европу в миниатюре. Соседями Ульянова и его неопрятной супруги Надежды Константиновны были подозрительного вида итальянец, блёклая немка — жена военного — с крикливыми детьми и австрийские актёры, владельцы рыжей кошки с обваренным боком. Находчивый Максимилиан сослался на аллергию и поспешил откланяться, а Владимир Ильич с заметной радостью составил ему компанию.

Он-то и привёл Максимилиана на противоположный конец Шпигельгассе, где знаменитое кабаре «Вольтер» гудело развесёлой программой, не утихавшей, казалось, круглые сутки. Многоязычная публика выглядела ещё пестрее, чем в апартаментах сапожника, а здешний повар готовил не в пример лучше фрау Каммерер. В бывшей сосисочной социалисты мирно сосуществовали с художниками и поэтами, светскими мошенниками, восторженными студентами, падшими женщинами и патологичными психиатрами.

Владимира Ильича здесь прекрасно знали. За небольшие деньги он давал консультации о типографских тонкостях: дадаисты желали издавать свои брошюры, а Ульянов имел немалый опыт подпольной печати. К тому же на паях с товарищем по партии он держал издательство, едва сводившее концы с концами. Владимир Ильич ежедневно пил у «Вольтера» тёмное пиво, закусывая яичницей с жареным беконом. Ежевечерне сражался с другими посетителями в шахматы. Охотно участвовал в импровизированных представлениях на сцене кабаре: исполнял на бис потешные танцы и пощипывал струны балалайки…

Максимилиан вполне понимал желание нового русского знакомца бежать от неустроенного быта, от постылой жены-миноги, от убожества сапожничьего жилища — куда угодно и как угодно. Из тухлых эмигрантских будней Владимир Ильич рвался в праздничную фантасмагорию авангарда. Любовь к абсурду и отсутствие великодушия; готовность играть в прятки, скрываться под маской и мистифицировать окружающих — всё это толкало его на сцену и трибуну, тянуло в сочинительство, в революцию, хотя бы революцию в искусстве. Поэтому когда глава дадаистов Тцара похвалил при Ронге стихи начинающего дадаиста Ульянова — это было воспринято как должное. Ведь в своих теориях Карл Маркс и Николай Ленин писали о том же, что и Тристан Тцара.

Лишь деньги не умирают, они только путешествуют. Это — бог, которого уважают. Почёт и слава деньгам; человек, у которого есть деньги, — это человек почтенный… Дадаизм ничем не пахнет, он — ничто, ничто, ничто. Как ваши надежды: ничто! Как ваши райские кущи: ничто! Как ваши кумиры: ничто! Как ваши политические мужи: ничто! Как ваши герои: ничто! Как ваши художники: ничто! Как ваши религии: ничто!

Ронге взял на заметку презрение, с которым Ульянов и его товарищи по партии относились к духовным ценностям. Большевиков интересовали только ценности материальные. Вещи.

Быть дадаистом — значит быть больше купцом, партийцем, чем художником… Быть дадаистом — значит давать вещам овладеть собой.

В табачном дыму и балаганном шуме кабаре «Вольтер» решение окончательно созрело, и Максимилиан собрался в Россию: через нейтральные Голландию или Данию попасть в нейтральные же Норвегию или Швецию, чтобы оттуда перебраться в Финляндию и проскользнуть до Петрограда.

При помощи швейцарского коллеги Фрица Платтена австрийский капитан обзавёлся подходящими документами. Оставалось получить согласие командования на секретную операцию с исключительной миссией. Под надуманным предлогом вроде инспекции русской агентуры или коррекции её работы — Максимилиану Ронге предстояло переломить ход войны.

Начальником Генерального штаба генерала фон Хётцендорфа поставил наследник австрийского престола, эрцгерцог Франц-Фердинанд. О войне с Россией тогда и речи быть не могло — будущий император Австро-Венгрии видел империю Николая Второго союзницей в войне против Англии и Франции. Однако эрцгерцог погиб в Сараево от выстрелов чахоточного сербского мальчишки, а генерал фон Хётцендорф теперь убеждал престарелого императора Франца-Иосифа воевать с Россией до победного конца…

…хотя положение на фронтах складывалось не в пользу Австрии и Германии. Охотники на русского кабана упустили момент: Россия всё меньше напоминала затравленного зверя, а её противники — свору свирепых псов. Ещё немного, ещё несколько месяцев, и царь Николай нанесёт решающий удар, способный сокрушить империи Габсбургов и Гогенцоллернов.

Австрийских и германских немцев мог спасти лишь сепаратный мир с Россией. Если русские выходят из войны — остаётся всего один фронт, западный. И французы с англичанами, которые увязли в кровопролитных боях на Сомме и под Верденом, сами начнут искать мира. Но как убедить Россию сложить оружие? Как остановить русских накануне победы? Как удержать императора Николая в шаге от мирового триумфа?

Ронге придумал, как найти подход к российскому государю и предложить мир. Немедленный мир в обход англичан и французов. Условия не важны: если Николай хотя бы согласится их обсуждать, миссию можно считать выполненной. Все детали — позже, это удел шаркунов-дипломатов.

Если же Николай откажется, надо немедленно играть на опережение. Поднимать российскую оппозицию и революционеров, разобщать партию войны, провоцировать солдат, компрометировать командиров… Должно произойти то, что едва не случилось десятью годами раньше. Нынешний император должен отречься, и русским станет не до внешнего врага — внутренняя борьба за власть отвлечёт их, как собаки отвлекают кабана от охотника. Фронты получат драгоценную передышку, а Россия захлебнётся в крови гражданской войны и развалится на части.

Просидеть лишнее мгновение на стуле — значит подвергнуть жизнь опасности (мастер Венго уже вынул пистолет из кармана брюк).

Хорошо сказал дадаист! У Максимилиана Ронге не оставалось времени на размышления. Он начал действовать.

— Гришенька, Христом-богом тебя прошу, возьми! Он же лёгонький, маленький — в карман сунул и забыл!

Акилина отказалась выбрасывать, сдавать в полицию или ещё куда девать пистолет, который забрал Распутин у давешней визитёрши. Вещь дорогая, да к тому и не бесполезная по нынешним временам. Коли уже дамочки стали с «браунингами» в муфточках шастать — знать, впору и честным людям вооружаться. Теперь толстуха уламывала Григория:

— Ну что ты артачишься?! Дурак! На улицах-то боязно нынче… А случись что? Когда на себя плевать — о дочках бы подумал! Возьми, а? Возьми пистолетик, Гришенька…

— Я не городовой, — отвечал он, — и носить оружие смерти — дело не моё. Оружие мира, а не смерти должен носить я. И пошто меня злым умыслом жизни лишать? Или я кому враг? Знамо, по-всякому бывает, и от руки злодея жалко помирать. Только смерти-то к чему бояться? Я её видал и не боюсь. Коли решит господь прекратить мои земные страдания — стало, так тому и быть.

Лукавил Григорий Ефимович, конечное дело. Содрогался с тех пор, как взглянул в лицо сифилитички Хионии Гусевой, которая убивала его, в брюхо кинжалом тыкая. Верно — видал он смерть, только встречи с ней страшился. Ох, страшился!

И о врагах говоря — лукавил. Откуда бы взяться Гусевой, когда бы врагов у него не было? Знал Григорий врагов своих, пусть и не всех, но многих знал точно. И когда на смертном одре лежал с животом распоротым, следователю под запись говорил, что подослана-де баба иеромонахом Илиодором, который на него, Распутина, имеет все подлости…