Та, что правит балом - Татьяна Полякова

— Просто сказать, и все? Возможно, мы договоримся. Ясказал, возможно, — криво усмехнулся он, увидев, как загорелись моиглаза. — Это будет стоить недешево.

— Обожаю торговаться, — хихикнула я. — Я-торассчитывала, что цена прежняя, и приехала, чтобы соблазнить тебя.

Он провел рукой по моему лицу, сказал хрипло:

— Ставки выросли. Ты останешься у меня и уйдешь, когдая этого захочу. И будешь делать то, что я хочу. Все, что я пожелаю. Можешьповерить, я захочу многого.

— Не сомневаюсь. А потом ты назовешь мне имя. Я могубыть уверена?

— Я хоть раз обманул тебя?

— Нет.

— Значит, все честно. Твоя любовь против имени.

Он лежал на спине, закрыв глаза, осторожно гладил мое плечои улыбался.

— Я тебя ревновал, — сказал тихо. — Смешно,правда? Я видел тебя с тем парнем. Я думал, мне наплевать, но это не так. Мнебыло трудно разобраться в себе, не очень-то я привык заниматься самокопанием,слишком все сложно для моих неповоротливых солдатских мозгов. Но мысли о тебедоводили меня до бешенства. Ты стояла у меня перед глазами, как будто в самомделе была рядом. Твое лицо и смеющиеся губы, твое тело, горячее, страстное, итвоя походка, которой нет ни у одной женщины, — как будто ты предлагаешьсебя и ускользаешь, дразнишь и опять выскальзываешь из рук. Я лежал в этойкомнате и смотрел в потолок. Точно так же я уже лежал однажды и думал, чтоумираю, а надо мной было небо, яркое, чужое, и солнце слепило глаза, а я лежал,вжатый в землю, и чувствовал свое бессилие, несправедливость и еще жалость ксебе, потому что тогда, распростертый на земле чертовой гранатой, я вдругпонял, что умираю, и умирает не капитан такой-то, а умираю я, красивый парень,который еще долго мог бы жить под солнцем и даже творить добро. Я лежал идумал, что мне отпущено то же, что и любому другому, пришедшему в наш мир, ибыло нестерпимо жаль, что я не знал этого раньше. А еще было обидно. Чем я хужедругих? Чем хуже твоего мужа? Почему я не могу узнать, какой ты бываешь, когдалюбишь? Почему твои руки не коснутся моего лица, и голос не будет заботливым имягким, когда ты спросишь: «Что с тобой, милый?» Этот мир обманул меня,девочка. Я прошу не так много, но и того никогда не получу.

Я зажмурилась, сжалась в комок. Мне хотелось, чтобы он ушелв свои воспоминания и забыл про меня. Но он склонился ко мне и сказал:

— Посмотри на меня… — И я покорно открыла глаза. —Я никому не верю. Даже своим парням доверяю лишь наполовину, а тебе я верю,черт знает почему. Мне кажется, ты бы не предала, если бы любила.

Он лег сверху и долго целовал меня, до боли сжимал моюгрудь, глаза его были бессмысленными, а в изгибе губ было что-то трагическое. Ия вдруг почувствовала страх, нет — ужас, и захотелось вскочить и бежать отсюда.

— Скажи мне «я люблю тебя».., я так хочу.., скажи…

— Я люблю тебя, — с трудом сказала я, задыхаясь отбрезгливости, а еще от жалости к себе, к своему телу, к своим губам, сказавшимэто.

Он тихо засмеялся, и руки его стали требовательными, злыми.По моим щекам текли слезы, а он жадно слизывал их.

От воды в бассейне шел легкий аромат жасмина, в полумракезала мягкие кресла казались сказочными чудовищами. Я наблюдала за игрой теней исвета на мозаике пола, чувствуя на себе взгляд Дена. Я успела свыкнуться сперепадами его настроения: то он был яростным, злым, извращенно чувственным, товдруг становился нежным и просил моей любви. Он подошел ко мне сзади,наклонился, целуя мою шею, и шепнул:

— А ты терпелива.

Я сжала его руку и закрыла глаза.

— Ты мне скажешь?

— Конечно.

— Сейчас?

— Если хочешь.

— Хочу.

Он засмеялся, сцепил руки на моей груди — крепко, так, чтотеперь я не могла двигаться, — и сказал:

— Поздравляю, дорогая. Ты сутки напролет ублажалаубийцу своего ненаглядного мужа.

— Желаешь отыграться? — усмехнулась я. — Тыэто выдумал, подонок, выдумал.

Я хотела подняться, но он только сильнее сцепил руки,удерживая меня.

— Я мог бы соврать, что просто выполнял заказ и моипарни пристрелили его. Но не буду этого делать. Его убил я. Убил радиудовольствия, как своего говнюка папашу. Я бы и тебя убил, окажись ты там.Увидел бы тебя куском мяса, обыкновенной падалью, и наваждение бы кончилось. Нопотом подумал, что это слишком легкая смерть для тебя, — вздохнул он изаговорил тише. — Я убью всех, кто тебе дорог. И когда не останется никогорядом, ты придешь ко мне, потому что, когда некого любить, дорожишь тем, когоненавидишь.

— Чертов клоун, — сказала я и засмеялась. Яхохотала, как сумасшедшая, пока он не разжал руки и не ударил меня. — Тебев самом деле следовало убить меня, ублюдок. Потому что то, что ты называешьнаваждением, никогда не кончится. Не я, а ты приползешь ко мне и опять начнешьвыпрашивать то, что другим достается просто так.

— Грязная шлюха! — рявкнул он. — Ты просто грязнаяшлюха!

— Конечно, — засмеялась я. — Я грязная шлюха,от которой ты сходишь с ума. Сколько ты, думаешь, продержишься теперь: месяц,два? Но нет, не мечтай, приползешь очень быстро, и я назначу свою цену, можешьмне поверить.

Я не успела договорить — он опять ударил меня. Я неудержалась в кресле, и он стал бить меня ногами, молча, с каким-тосладострастным упорством. Я опять начала хохотать, а потом закричала от боли.На мои вопли прибежала охрана, блондин с трудом оттащил Дена — тот былневменяем.

Я не помню, как я оказалась в своей квартире, скорее всего,меня доставил туда все тот же блондин. Я очнулась по соседству со своимдиваном, лицо перепачкано кровью, которая успела засохнуть. Я поднялась состоном и отправилась в ванную. Умылась холодной водой, избегая смотреть взеркало.

— Еще немного, детка, — сказала громко. —Потерпи еще немного.

В баре на меня косились. Я сидела здесь часа три и, попрогнозам бармена, уже давно должна была свалиться со стула, но держалась, чемприводила парня в замешательство. «Однако пора уходить», — подумала я,достала мобильный телефон и набрала номер Ника.

— Ники-бой, — хихикнула я. — Народ вокругнервничает, ноги меня не держат, и за выпивку расплатиться нечем. Забери меняотсюда.