Лето потерянных писем - Ханна Рейнольдс

– Что произойдет, если я отойду?

– Тогда я не смогу защитить тебя от разговоров, вошел или вышел из моды змеиный принт.

Я захлопала глазами.

– И что же?

– Ладно, может, тебе стоит поучаствовать в этих беседах.

Но таких заурядных разговоров не было – или, может, и были, но я почти их не замечала, потому что каждый раз, как мы подходили к новой группе людей, Ной говорил: «Это Эбигейл, моя девушка». К тому моменту я спускалась с небес на землю – его девушка! – и мы переходили к следующим гостям.

Я старалась держаться рядом с ним, потому что не хотела упустить ни минуты этого вечера, даже если нам приходилось делить его с другими людьми. Но в какой-то момент я очутилась поодаль от Ноя, а в следующую секунду поняла, что передо мной стоит его мама.

– Эбби, я так рада, что ты пришла.

Миссис Барбанел была, наверное, единственным членом клана Барбанел, которая искренне радовалась моему визиту, поэтому в ответ я осторожно улыбнулась.

– Здравствуйте, миссис Барбанел. Все очень красиво.

– О нет, благодарить надо не меня. Это все усилиями бабушки Ноя. – Она наклонила голову, как птичка. – Ной сказал мне, что в следующем году собирается на курсы по биологическому разнообразию.

Я напряглась, испугавшись, что меня вежливо попросят на выход.

– Вроде неплохая идея, – к моему удивлению, добавила миссис Барбанел. – Он рассказывал мне о программе и очень ей рад. Ной всегда увлекался природой. Его бабушка обучала его искусству садоводства каждое лето, когда мы сюда приезжали.

– Правда? – пропищала я.

Миссис Барбанел улыбнулась.

– Она пыталась научить и меня, когда я только вышла за Гарри, но природа – это не мое. Она пришла в восторг, когда Ной проявил интерес. Это отчасти семейная традиция – бабушка моего мужа научила Хелен. – Ясный твердый взгляд миссис Барбанел навел меня на размышления, много ли она знала об этом лете. – Садоводство – одно из немногих их общих интересов.

– Я рада, – искренне ответила я. Да, я горой стояла за бабушку, но также мне было горько за Хелен, за любого человека, который чувствовал себя запасным вариантом. Ведь, разумеется, она хотела влиться в эту семью. Разумеется, она хотела получить одобрение свекрови. За Еву Барбанел сердце у меня тоже болело. Она показывала моей бабушке все цветы, которые высадила. Когда бабушка бросила Эдварда, чувствовала ли Ева, что потеряла дочь?

Солнце скрылось за морем, и на небе появилась луна, напоминая идеальную жемчужину на черном бархате. За веселыми разговорами вечер шел быстро. В одиннадцатом часу по пути из уборной я остановилась у изгороди и вдохнула ночной воздух, внимательно осмотрев двор. На лужайке толпились люди: взрослые, подростки, даже дети. Между гостями потоком разливались летние радость и удовольствие. Даже окна сияли уютным теплым светом. Впервые «Золотые двери» казались мне домом.

Я вытащила телефон, чтобы запечатлеть этот момент, и навела камеру на Ноя, стоявшего напротив дома в компании друзей. Наверху экрана появилось уведомление о новом письме – пришел ответ на мое сообщение в Хольцман-Хаус. От удивления и предвкушения я резко втянула воздух и открыла письмо.

Отправлю-ка я этому стажеру подарочную корзинку.

Ной по-прежнему болтал с гостями посреди лужайки и смеялся вместе с двумя мужчинами в костюмах из жатой ткани. Не соскучится еще за несколько минут. Я открыла сканированный документ.

Фотографии медленно загружались, поэтому я так же неспешно прокручивала их и внимательно разглядывала. Дети и подростки. Девочки моего возраста держат младенцев. Лица печальные, тяжелые пальто, вышедшие из моды шляпы, редкие улыбки…

А вот и она. Бабушка. Я бы узнала ее, даже если бы не видела ее снимок в альбомах Барбанелов, по которым поняла, как она выглядела в четыре года.

На ней были широкая куртка и шляпка.

И…

У меня перехватило дыхание, словно сердце запнулось о ребра. Я увеличила фотографию и поднесла экран к лицу. Между бровями у меня залегли морщины.

Здесь, на ключицах, у нее висело ожерелье.

Но ведь ей было всего четыре года. Почему четырехлетняя девочка носила ожерелье? И… тогда у нее его еще не было. Она еще не познакомилась с Эдвардом. Эдвард подарил ей ожерелье.

Или он его не дарил.

Или ожерелье действительно принадлежало бабушке. И наверняка так и было, иначе откуда оно у нее на этом снимке? Иных вариантов быть не может.

И это было разумно, правда? Ведь почему тогда она так хотела его вернуть? Она хотела его вернуть, потому что оно принадлежало ей. Оно с самого начала принадлежало ей.

Почему Эдвард солгал? Как он посмел? По какой причине он мог нам соврать?

Разве что…

Вообще-то это Хелен рассказала мне, что Эдвард подарил бабушке ожерелье. Формально это она солгала. Она поступила так, чтобы Эдвард не выглядел вором? Чтобы защитить репутацию семьи, о которой, по уверениям Ноя, она так сильно пеклась? Ради бога, зря они мне соврали. Может, у них была весомая причина, но им стоило признаться – особенно сейчас, спустя столько лет. Им было проще скрыть правду и надеяться, что я уеду?

Я обязана рассказать Ною.

Стремительной легкой походкой я прошла по лужайке и сделала небольшой шаг к Ною. Я положила ладонь ему на руку.

– Привет.

Он радостно улыбнулся и взял меня за руку.

– Это моя девушка, Эбигейл Шенберг.

Девушка.

Я вежливо кивала в момент знакомства. О да, член палаты представителей, приятно познакомиться. И с вами, телеведущая, тоже, хотя вживую вы ниже ростом, но об этом лучше не упоминать. Вот только сама я дрожала от еле сдерживаемого волнения. Когда гости вернулись к своему разговору, я встала на цыпочки и прошептала Ною на ухо:

– Мне нужно тебе кое-что рассказать.

Он посмотрел на меня, увидел выражение моего лица и кивнул.

– Спасибо за приятную беседу, – сказал Ной гостям и позволил мне утащить его к изгороди. Мы встали в арке, ведущей в сад, к розам, беседке и океану – в уединенном месте, где перед нами проплывали остальные гости.

– Что? – почти засмеялся он.

– Взгляни. – Почти подпрыгивая, я показала ему фотографию на телефоне. – Это ожерелье моей бабушки.

Ной посмотрел на меня недоуменно и пристально. А потом перевел внимание на экран.