Приятный кошмар - Трейси Вульф

свободной рукой. – Не могу же я допустить, чтобы девушка, так же любящая поэзию, как и я, подхватила простуду.

– Давай, заходи, – хрипло командует Дэнсон.

Я киваю, но, когда поворачиваюсь, чтобы зайти внутрь, он останавливает меня, положив свою громадную лапищу на мое плечо.

– Сегодня вечером тебе, правда, не стоит снова выходить из дома в одиночку.

Не знаю, хочет ли он, чтобы его слова прозвучали зловеще, но они определенно звучат именно так. Я хочу объяснить это его серьезным голосом, но дело явно не только в этом. Вид у него такой, будто он ожидает чего-то дурного. И это еще до того, как он поворачивается к миз Агилар и говорит:

– Пойдем, Поппи. Что-то подсказывает мне, что шторм или не шторм, но вот увидишь, эти ребятки обеспечат нам чертовски тяжелую ночь.

Глава 49

Общежитие-крематорий

Я смотрю им вслед, пока они не скрываются в темноте. Они составляют несуразную пару – Дэнсон, такой огромный, серьезный и крутой рядом с миз Агилар, такой крошечной, жизнерадостной и наивной. Но неким непонятным образом я все-таки понимаю, почему они друзья.

После того как они исчезают, я наконец захожу внутрь. Ева развернула гобелен на полу нашей гостиной, но с тех пор, как я видела его в последний раз, изображение на нем не изменилось – это по-прежнему мантикоры, играющие в покер.

И все же я опускаюсь рядом с ним на корточки и некоторое время просто смотрю на него, ища… сама не знаю что. Возможно, какую-то подсказку, которая помогла бы мне понять, почему он меняется. Или намек на то, что он сделает дальше.

Однако в конце концов на меня наваливается усталость, и я иду в нашу с Евой спальню. На экране телевизора идет сериал «Трепет сердца», но, когда я подхожу, чтобы рассказать ей, что только что произошло, оказывается, что она уже спит, все еще держа в руке печенье с шоколадной крошкой.

Я вытаскиваю печенье из ее на удивление цепкой хватки и, взяв с изножья своей кровати одеяло, накрываю ее. А затем иду в ванную, чтобы принять душ и попытаться приготовить свое сознание к тому, чтобы заснуть.

Но едва на меня начинает литься горячая вода, как я начинаю плакать. Это не так уж и неожиданно: сколько я себя помню, душ – это единственное место, где я позволяю себе расклеиваться. Единственное место, где я позволяю себе быть уязвимой.

Однако сегодня вечером я рассчитывала просто быстро искупаться и вымыть волосы. Я совершенно вымотана – и физически, и эмоционально.

Но, похоже, это неважно, поскольку все, что сегодня произошло, разом обрушивается на меня, и я даже не пытаюсь остановить потоки слез, которые изливаются из моих глаз.

Я плачу о Серине, которая умерла в одиночестве и, вероятно, в страхе.

О Джуде, который разбит и измучен, как никогда прежде.

О мерцающих сущностях, которые, похоже, вознамерились мучить меня – и о маленьком мальчике, искавшем своего отца.

Об ужасе и боли, которые я испытала, когда во мне произошло расцепление… И о том, как это было прекрасно, когда Джуд обнимал меня, пусть и недолго.

Я плачу обо всем этом и о многом другом, о том, о чем сейчас я не могу даже думать, например, о моих испорченных отношениях с моей матерью и о том, как мне недостает Каролины.

А когда мои слезы иссякают, я стою под душем, пока вода не становится холодной, и позволяю ей смыть мое горе и мою боль.

Только после этого я выключаю воду и сосредоточиваю внимание на том, что мне нужно сделать, чтобы быть готовой к завтрашнему дню.

Я оборачиваю волосы полотенцем и вытираюсь, затем надеваю свою любимую радужную пижаму в горошек, иду на кухню и готовлю себе чашку моего любимого ячменного чая. Джуд всегда любил этот напиток и подсадил меня на него, когда нам обоим было десять или одиннадцать лет.

С тех пор я и пью его – отчасти потому, что мне нравится его вкус, а отчасти потому, что в каком-то смысле это позволяет мне чувствовать себя ближе к нему…

Следующие несколько минут я провожу потягивая чай, собирая свой рюкзак для эвакуации, отправляя текстовые сообщения Луису, который никак не может заснуть и старательно избегая и дальше думать обо всем том дерьме, которое произошло сегодня. Сложив в рюкзак свою форму, несколько других прикидов и туалетные принадлежности, я вытираю свои волосы, ставлю будильник, после чего – наконец-то – выключаю свет и ложусь в кровать.

Не знаю, удивляться мне этому или нет после такого дня, но сон приходит ко мне легко.

Однако где-то в середине ночи я просыпаюсь с неистово колотящимся сердцем и истошным воплем, застрявшим в моем пересохшем горле. Раскрыв рот и глаза, я кричу, кричу и кричу, но при этом не издаю ни звука.

Змеи.

Очень много змей.

Очень, очень много, змей.

Ползающих по мне.

По моей постели. В моих волосах. В моем рту.

Я чувствую, что одна из них обвилась вокруг моей шеи, и поднимаю руку, чтобы сорвать ее с себя, и в моем горле опять застревает крик.

Но там ничего нет, только воротник моей пижамы и моя собственная теплая кожа.

На этот раз я подавляю крик, делаю глубокий вдох и протягиваю руку к ночнику, стоящему возле моей кровати.

Это был всего лишь кошмар, говорю я себе. Всего лишь плод твоего воображения. Они не могут причинить тебе никакого вреда.

Я включаю свет, чтобы доказать себе, что все в порядке. И ужасно пугаюсь, потому что в середине моего ярко-оранжевого одеяла сидит большая черная свернувшаяся кольцами змея. И смотрит прямо на меня.

Секунду я просто моргаю, уверенная в том, что я все еще нахожусь во власти кошмара. Но тут она начинает шевелиться, качаясь, и ее черный раздвоенный язык быстро движется взад и вперед, нюхая воздух, нюхая меня.

Я вскакиваю с кровати и бегу в другой конец комнаты так быстро, что мои ноги едва касаются пола.

Что мне делать? Что мне делать? Что мне делать?

Когда мне было двенадцать лет, меня укусила гремучая змея на дальней стороне острова. И, хотя Джуд и Каролина доставили меня к тете Клодии в течение получаса, это было чертовски неприятно, и с тех пор змеи были одним из моих худших кошмаров.

Секунду я подумываю о том, чтобы разбудить Еву, чтобы она разобралась с ней: она не любит змей, но в отличие