Идея фикс - Софи Ханна

– Я только что заходил на Пардонер-лейн. Посмотрел дом восемнадцать, который вы не купили в две тысячи третьем году.

– Значит, вы верите мне?

Ответа на этот вопрос Комботекре остро хотелось избежать, особенно сейчас, когда Кристофер уже выглядел более уверенным в себе. Вера тут была ни при чем – детектив проверял эти сведения для себя. Его уверенность основывалась на собственных находках, а не на вере Боускиллу. И тем не менее ему хотелось задать другие, более личные вопросы, и не будет никакого вреда, если он поддержит пока такой оптимистичный настрой разговора.

– Дом восемнадцать по Пардонер-лейн действительно находится по соседству с «Центром Хло Клопски», так что эта информация бесспорна, – благожелательно произнес он. – Да, вы правы, а Конни ошибается. Во всяком случае, насчет номера дома. Все прочие подробности она описала верно: чугунную ограду, викторианский стиль, подъемные окна… А дом под номером семнадцать находится на другой стороне улицы.

Его владельцы, доброжелательные супруги среднего возраста, пригласили Саймона выпить кофе и выглядели огорченными, когда он вежливо отказался, сказав, что хотел задать им лишь один маленький вопрос. Они купили этот совершенно новый дом в две тысячи первом году, и никогда не пытались его продать. Да, они вспомнили, что дом номер восемнадцать выставлялся на продажу в две тысячи третьем. Его купили быстро, буквально через пару недель, сообщили хозяева семнадцатого дома Уотерхаусу, и то же самое произошло в прошлом году, когда его опять выставили на продажу.

– Честно говоря, мы сами подумывали купить его, – признались они, – оба раза. Он выглядел более привлекательно, чем наш, к тому же в нем больше комнат. К сожалению, на серьезные размышления наводила цена. И все обдумав, мы решили, что безумие тратить такие деньги ради переезда на другую сторону той же улицы – однако это понятно, не правда ли? Знаете же, как бывает, сидите вы в ресторане, видите, как дама за соседним столиком заказывает изысканные блюда и думаете: «Ах, ладно, мне не по карману такие изыски», – и в итоге довольствуетесь тем, что вам нравится гораздо меньше!

Саймон смущенно кивнул. Сам он избегал питания в ресторанах, но все-таки должным образом понял, что имеют в виду владельцы дома семнадцать по Пардонер-лейн, несмотря на собственные предпочтения. Ему слишком часто приходилось соглашаться с тем, что не имело для него смысла, просто из вежливости.

– Мне нужно задать вам личный вопрос, – сообщил он Боускиллу.

– Давайте спрашивайте, – кивнул тот.

– О ваших родителях.

Реакция Кита читалась безошибочно: мгновенное возмущение. То ли на собеседника – за его вопрос, то ли на старших мистера и миссис Боускилл; трудно было сказать наверняка. Со слов Конни Саймон знал о родителях Кита совсем немного. Только их имена, Найджел и Барбара, и то, что они жили в городке Бракнелл графства Беркшир. Они основали собственный бизнес: что-то связанное с использование лазера для определения отпечатков пальцев.

Боускилл быстро овладел собой.

– Позвольте предположение, – сказал он. – Конни ведь поведала вам, что я разорвал с ними отношения. Насколько я понимаю, она объяснила вам причины?

– Она сказала, что никогда не понимала толком этих причин.

– Это же вра… – Кристофер подавил гнев, и его хмурый вид сменила натянутая улыбка. – Это просто не соответствует истине. Конни отлично известно, что произошло.

– Вам не трудно объяснить мне? – попросил Саймон.

– Не понимаю, почему вас волнует этот разрыв. Он же никак не связан с нынешней ситуацией.

– Просто интересно. – Уотерхаус постарался придать своему голосу небрежный оттенок.

Нет никакого смысла говорить Киту, что именно по этой причине он в основном и захотел встретиться с ним.

– Как человеку, у которого весьма трудные отношения с родителями, – добавил детектив.

– Но если б вы оказались на грани отчаяния, то они помогли бы вам? – спросил Боускилл. – В трудную минуту они пошли бы на любые жертвы… чтобы помочь вам.

Саймон никогда не задумывался об этом. В более молодые годы, даже в детстве, мать всячески подавляла его своим воспитанием. Она вела себя так, словно он сделан из хрупкого стекла и мог разбиться при малейшем неосторожном шаге, отправившись, к примеру, на вечеринку в знакомый дом. Теперь уже трудно представить, чтобы Кэтлин о ком-то переживала. Она давно растеряла властные манеры. Хотя ей был еще только шестьдесят один год и у нее не имелось проблем со здоровьем, она жила и говорила, как древняя старуха, неуклонно ковыляющая к полному уничтожению. Если бы Саймону предложили угадать ее возраст и историю жизни, то он уверенно дал бы ей лет восемьдесят и предположил бы, что, должно быть, на каком-то крутом повороте юные бандиты ограбили ее, угрожая ножом, и с тех пор она потеряла желание жить.

Уотерхаус открыл рот, собираясь сказать, что в самых отчаянных обстоятельствах предпочел бы обратиться ко множеству самых разных людей – включая незнакомцев, – прежде чем решиться обратиться к своей матери, но Боускилл опередил его:

– Какие же родители откажутся помочь их ребенку? У меня нет ни сестер, ни братьев, то есть мне не с кем соперничать за их внимание. И я не просил их пожертвовать ради меня почками.

– А что же случилось? – спросил Саймон.

– Здоровье Конни совершенно расстроилось. Физическое и умственное – она кричала во сне, ей снились какие-то кошмары, у нее даже начали выпадать волосы. Естественно, я должным образом встревожился за нее. Я испугался… хотя, в общем, она ничего не сделала, поэтому я не буду искушать судьбу, сказав: «Я испугался, что она может совершить какую-то глупость».

Полицейский кивнул. «Должным образом встревожился за нее». Это выражение должно было подчеркнуть, что он встревожился непритворно? Не ведет ли себя этот Боускилл именно притворно – и в нынешней ситуации тоже?

– Мама и папа ясно дали мне понять, что мне нечего ждать от них никакой помощи, – добавил Кит.

– Вы просили их помочь?

– Ну, конечно. Совершенно недвусмысленно. Я попросил, и они отказали.

– А какой именно помощи вы от них хотели?

– Конни рассказывала вам о своих родителях? – спросил Боускилл. – Говорила, что они промывали ей мозги и запугивали ее, говорила, настолько они травмировали ее умственные процессы, что она была не в состоянии думать самостоятельно?

– Она лишь упоминала, что между ними возникли трудности, – покачав головой, ответил Саймон, – в связи с вашим планом переезда в Кембридж.

– Странно, обычно Конни не являет собой образец сдержанности, – рассмеявшись, заявил Кит. – Приятно узнать, что она расширяет свой репертуар.

– Так что же случилось? – спросил Уотерхаус. – С вашими родителями?

– Конни нужно было уехать подальше от ее родни, особенно от матери. Не понимаю, почему я сказал об этом в прошедшем времени – ей это по-прежнему необходимо. Я надеялся, что моя мама сможет сыграть для нее роль матери, только временно – понимаете, чтобы поддержать ее уверенность в себе, убедить, что она может жить так, как сама хочет, и достичь всего, чего ей самой захочется. Я сам упорно пытался убедить ее, пока мне не опротивел собственный голос, но, увы, безрезультатно. Я всего лишь человек, а не мать или отец; мы с ней на равных. Мои слова не имели значения, я не мог заменить Конни родственников, как бы дурно они на нее ни влияли – причем сама она великолепно знала, какой вред они ей наносили; да, она действительно все это понимала. Однако… она боялась противоречить своей маме, которой не хотелось, чтобы мы уехали в Кембридж. Безнадежная ситуация. Я понял, что мне никогда не удастся соблазнить ее покинуть родню, если только… в общем, если я не смогу предложить ей нечто большее, кроме самого себя. Они с моей мамой обычно хорошо ладили, и мама с папой твердили, что любят ее, как родную дочь, однако… когда понадобилось помочь делом, когда я попросил их действительно заменить Конни семью, они заявили: «Нет уж, спасибо, мы предпочитаем не вмешиваться».