Колдунья - Сьюзен Флетчер

Я люблю тебя, Джейн. Что бы ни случилось теперь, знай, что я люблю тебя, что ты — величайшее из благословений, дарованных мне в жизни.

Чарльз

Эта трава посвящена Венере, и говорят, если мужчина и женщина поедят вместе ее листья, между ними вспыхнет любовь.

О барвинке

Сэр. Мистер Лесли. Тот, кого она видела, пришел.

Пожалуйста, не оставайтесь сегодня на табурете. Присядьте со мной. Опуститесь на пол, укройте мои руки и кандалы ладонями. Сейчас прозвучат страшные слова. То, о чем я буду говорить, настолько безнравственно, что я боюсь начинать рассказ. Ни звука об этом не вырвалось у меня до сегодняшнего дня. Я хранила все в себе.

Вы такой теплый. Видите?

Однажды вы были так оскорблены моей нечистотой и моими ведьмиными глазами, что не решились сесть. Вы посмотрели на этот табурет, словно он был спасением. Помните? А теперь вы сидите на соломе у решетки.

«Все мы меняемся, — сказала я Аласдеру. — Но не наша душа».

Не наши сердца.

Я никогда не бежала быстрее, чем в ту ночь. Бежала по сугробам, которые были мне по плечо. Словно паучиха, я состояла лишь из проворных конечностей. И когда я вспугнула олениху, прятавшуюся у скал, она бежала бок о бок со мной, пока не устала. Я бежала быстрее, чем она, под падающим снегом.

Вначале ветра не было. Когда я достигла парома у Баллачулиша и паромщик перевез меня, снег повалил гуще и сильнее. Он падал на мои волосы, на нос и руки, а озеро было темного, железного цвета. Я сказала паромщику: «Когда высадишь меня на другой стороне, ты должен бежать, спасать свою жизнь. Ты слышишь меня?»

Он смотрел во все глаза. У него было доброе лицо.

Я ринулась вперед. Я вскарабкалась на берег и помчалась на север, и я бежала так быстро, что вдыхала снег вместе с воздухом и он набивался мне в рот и в легкие. Я думала о своей кобыле. О том, как быстро она могла бы донести меня. Какой белой она была бы под этой метелью.

Но мне пришлось бежать самой. Я неслась прочь от воды, минуя холмы. Я пересекала поля, скользила по льду, я бежала и бежала, не зная дороги в Инверлохи, — то есть это моя голова не знала, меня вело сердце, дар предвиденья говорил «на север», и «туда», и «поверни налево у этого сугроба». И после долгих часов стремительной гонки под белой пеленой я оказалась между заснеженными деревьями и увидела перед собой крепость. Это было прекрасное зрелище. Лучшее зрелище в моей жизни, наполнившее сердце надеждой, и я пошла медленнее. В голове билось: «Я здесь, я добралась. Теперь все будет хорошо». Крепость была очень темной. У ворот воткнуты факелы, а свет узких, длинных окон согрел меня одним своим видом. Когда я добралась до ворот, мне показалось, что я слышу, как шипят горящие поленья, ощущаю запах готовящегося мяса, и я подумала: «Теперь ты можешь успокоиться и быть довольной», ведь я здесь, в Инверлохи, чей комендант обещал защищать людей из Гленко. «Ты молодец, Корраг». Во дворе гарнизона разместилось множество солдат с пиками и мушкетами, и я ухватилась за решетку ворот, прижавшись к ней лбом.

Я закричала.

Караульный скорым шагом подошел ко мне.

— Чего надо? — спросил он.

Он поднял факел, чтобы лучше разглядеть меня за пеленой снега, и двинулся вперед, плотно укутанный и неповоротливый во влажной от снега шубе.

— Прошу вас! Мне нужно срочно увидеть полковника Джона Хилла. Это очень важно! Люди в опасности, я прибежала, чтобы позвать его на помощь.

Я тяжело дышала на холодные прутья решетки. Он смотрел на меня, словно я говорила на незнакомом ему языке или в моих словах не было смысла, и мне показалось, что в его глазах я прочитала «карга» и что он сейчас произнесет «ведьма». Но вдруг я ощутила, что не позволю ему сказать этого, ведь мне так нужен полковник Хилл, поэтому я потребовала вновь:

— Полковник Хилл! Немедленно!

— Полковник сегодня никого не принимает.

Я вздрогнула:

— Никого? Почему? Он обязательно выслушает меня, сэр. Идите к нему и скажите, что у меня послание из Гленко и что он должен услышать его немедленно. Я расскажу ему о чудовищных вещах, поэтому он должен принять меня, должен — я прибежала оттуда ночью сквозь метель, чтобы спасти людей. — Я грустно посмотрела на него. — Прошу вас!

Теперь его взгляд стал другим. Он менялся, пока я говорила: сначала он был полон презрения ко мне, этой груде тряпья в воротах, потом в нем засквозило настоящее беспокойство и волнение, он быстро обшарил взглядом темноту по обе стороны от меня, потом оглянулся на солдат, согревающих ладони дыханием.

— Гленко? — переспросил он.

Вся Шотландия знала это название. Я подумала, может, он решил, что я украду у него кошелек или наставлю на него мушкет. Но я была очень маленькой, и руки мои крепко вцепились в решетку, и, насколько я могла судить, внешне я не представляла опасности.

Я сказала:

— Да. Пожалуйста, скажите ему.

Потом он ушел. Я смотрела, как его огромная шуба растворялась в снегу, когда он проходил мимо вооруженных солдат. А потом все, что мне оставалось, — это переминаться с ноги на ногу и прокручивать в голове речь, с которой я обращусь к полковнику Хиллу, так что я подбирала лучшие слова и трясла руками, чтобы согреть их. Я заметила, что во дворе стоит мужчина в наглухо застегнутой шинели. Он настороженно смотрел на меня. Я взглянула на него в ответ. Его пристальный взгляд уже не волновал меня, я была твердо убеждена, что полковник Хилл примет меня — одинокую молодую женщину, которая добралась до него ночью, в такую омерзительную погоду. Полковник Хилл был добрым — клан был в этом уверен. Макдоналды сказали, что он понимал их и всегда держал слово.

На душе было спокойно. Но из-за белой пелены вновь показался факел и нахмуренные брови караульного, он грубо рявкнул на меня:

— Убирайся! Как я говорил, полковник никого не принимает сегодня вечером.

— Никого?

Это было чудовищно. Я стояла с открытым ртом, парализованная ужасом. Еще отчаяннее вцепившись в решетку, я сказала:

— Но он должен! Вот-вот случится ужасное! Разве он не друг кланов?

Но караульный сплюнул в снег, посмотрел сердито, и я услышала, как он грязно выругался, прежде чем вновь исчезнуть в окутавшей его метели. Я не сдалась и не ушла. Я трясла решетку и кричала:

— Вернитесь! Вы должны впустить меня!

И когда я поняла, что хмурый человек не вернется, как бы я ни вопила и ни просила, я решила кричать так громко, чтобы мои крики достигли ушей самого полковника, где бы он ни находился. Я понимала, что Инверлохи — могучий гарнизон, огромный, но он все же не был столь основательным, чтобы поглощать любые звуки. В такую ночь полковник, без сомнения, услышал бы меня, сидя за ужином у камина, ведь улицы замело снегом, а единственными людьми здесь были солдаты, которые почти бесшумно сбились в кучу, я улавливала лишь бряцание их пик да стук сапог по мерзлой земле. Так что я прокричала его имя.