Победы, которых могло не быть - Эрик Дуршмид

отстоящий от Кремля всего на шестнадцать километров. К этому моменту танковые части уже перерезали канал Москва-Волга у Дмитрова, Первая танковая дивизия заняла Кузяево. На юге от города 4-я армия фон Клюге и 2-я танковая группа Гудериана обошли Тулу. Они остановились менее чем в пятидесяти километрах от Москвы, до конца израсходовав боеприпасы, горючее — и силы. Стояли морозы, кошмарные морозы. Все промерзало насквозь, солдаты рубили хлеб топорами, автоматы отказывались стрелять, затвердела смазка пушек и танков. Минус сорок градусов, ночами доходило даже до минус пятидесяти, перемещать пушки можно было только на конной тяге.

«Мы запрягли в нашу гаубицу шесть лошадей. Из этих шести две вскоре пали от изнеможения и холода. Оставшимся четырем не хватало сил, чтобы тащить орудие через глубокие снежные заносы. Мы натягивали на себя все, что попадалось в домах, иногда даже стеганые, ватные куртки и войлочные сапоги, снятые с убитых русских. Наша одежда кишела блохами, мои волосы буквально шевелились от вшей. Я набил свои сапоги соломой. В моей батарее не было никого, кто не отморозил бы пальцы на руках или ногах. Можно ли осуждать нас за то, что наши силы иссякли?» — пишет Вернер Бурмайстер, капрал 208-го артиллерийского батальона.

Рассвет едва занимался. За ночь температура упала до минус двадцати пяти. Фельдфебель Пауль Вендерс и разведывательный дозор 87-го пехотного полка бесшумно пробирались по глубокому снегу к чуть не до дна промерзшей Яхроме. Их полк принадлежал к тем частям 36-й дивизии, которые прорвали русскую оборону к югу от Калинина и Рогачево. К северу от них — большое замерзшее озеро, образованное разлившейся перед плотиной Волгой, русские называют его Московским морем. Перед ними — поселок из бревенчатых хижин. Когда до поселка остается тридцать метров, раздается громкий, пронзительный свист. Deckung! Stalin Orgel![325] — кричит Вендерс. Они видят рядом сруб колодца, обросший толстым слоем глубокого льда и укрываются за ним. Через мгновение мир содрогается. Разрывы ракет вздымают фонтаны снега, перемешанного с землей, и тут же сзади снова доносится оглушительный свист. Их подразделение оказалось как раз посередине накрытой обстрелом площади. Когда свист и грохот стихают, солдаты решаются поднять головы, их глазам открывается невероятное зрелище. Из леса волна за волной появляются сотни, тысячи белых фигур. Фельдфебель Вендерс отчаянно крутит ручку полевого телефона.

— Русские! — кричит он, плотно прижимая к уху шуршащую помехами трубку.— Их тут тысячи!

— Успокойтесь, фельфебель Вендерс,— металлически дребезжит трубка.— Какие тысячи? У них нет столько солдат.

— Scheisse. Иди сюда и посмотри сам.

Германская артиллерия открывает огонь, многие русские падают, но ни один из них не поворачивает назад. Их ноги увязают в глубоком снегу, они пересекают замерзшую речушку, бегут мимо разведчиков 87-го полка, лежащих неподвижно, как мертвые.

Пятое декабря, пятница. Эта атака была началом трагедии, которая потрясла германскую армию. Ход войны менялся самым решительным образом.[326]

Доверившись шифровке разведчика, Сталин забрал из Сибири почти все стоявшие там войска. Он подтянул к Москве 1-ю, 10-ю и 20-ю армии.[327] Жуков бросает эти три армии плюс кавалерийский корпус против дивизий Гудериана, стремясь отрезать им пути отхода и уничтожить немецкие танки. В ночь с шестое на седьмое декабря Гудериан отдает приказ об отходе. Отступление превратилось в кошмар: танки скользили и буксовали на обледенелых дорогах, сибирские лыжники в белых маскхалатах не давали ни минуты покоя пехотным подразделениям: они внезапно появлялись в самых неожиданных местах, стреляли, взрывали мосты и снова исчезали в белой безбрежности русской зимы. Гудериановские танкисты отважно отбивались, они осуществили несколько успешных контратак. Потери были и с той, и с другой стороны. Русские гибли от немецких пуль, немцы — от русского мороза.

14-я противотанковая рота oбep-лейтенанта Бремера удерживает позиции к югу от Сталиногорска. 11 декабря, незадолго до рассвета на командный пункт роты примчался запыхавшийся капрал Дорендорф.

— Herr Oberleutnant, справа от нас большая группа лыжников. Боюсь, что это русские.

Бремер надевает ночные очки, смотрит в указанном направлении. В тусклом свете едва пробивающейся сквозь облака луны он видит людей, то исчезающих, то вновь появляющихся среди белых сугробов.

— Точно! И это действительно русские! Тревога!

Дорендорф и Бремер оказались первыми, заметившими крупный прорыв русских. Немцы стреляют из минометов осветительными ракетами, все вокруг заливает призрачный, синий свет. Теперь видно, что лыжников в лесу чуть не больше, чем деревьев. Солдатам 14-й роты кажется, что прорвало какую-то плотину, что белые волны неминуемо захлестнут их малочисленное подразделение. Вспышки ракет высвечивают толпы людей, вырывающихся из леса. Начинается жуткая, беспорядочная схватка, изолированные группы по десять, двадцать немцев до последнего отбиваются от огромной массы русских, они стреляют, пока не отказывают автоматы, у некоторых стволы разогреваются до тускло-красного каления, у других — разрываются. А затем — пронзительный вой реактивных снарядов «катюши», шипение тающего снега.

Генерал Мартинек пытается остановить продвижение противника силами своей обескровленной 267-й пехотной дивизии. Все бесполезно: русские лыжники попросту обходят танковые подразделения по лесистой местности и наносят германским войскам удар с тыла...

Немецкая пехотная рота, потерявшая в боях чуть не половину своего состава, миновала деревню Панино и вышла к реке; гренадерский полк, в состав которого она входила, давно перестал существовать как боеспособная единица. Последние две недели солдаты сражались почти на голодный желудок: один паек неприкосновенного запаса делили на пятерых. Им было приказано охранять важную переправу. Лейтенант Буркхарт и его вторая рота третьего стрелкового полка должны были удержать мост до подхода отступающих частей. Буркхарт валился с ног от усталости. На его шее болтался рыцарский крест. Бессмысленная побрякушка, сейчас лейтенант охотно обменял бы этот орден на пару теплых носков. Обмотанный вокруг головы шарф делал его похожим на мумию. Этот проклятый мороз!

Лейтенант Буркхарт отдает приказ сжечь деревню, чтобы расчистить сектор обстрела. Солдаты сдирают с крыш пучки соломы, поджигают их и снова бросают на крыши. Вскоре деревня пылает, солдаты толпятся вокруг горящих домов, чтобы хоть немного согреться. Какие-то люди выскакивают на деревенскую площадь, их тут же срезают короткими очередями. Может, это были партизаны, а может — просто крестьяне, немцы давно усвоили правило: лучше не рисковать. Ночью к роте прибиваются несколько чужих, заплутавших солдат.

— Где ваша часть? — спрашивает Буркхарт.

— Какая часть, Herr Leutnant? Нашего батальона больше не существует.

Подчиненные Буркхарта делятся с приблудными бедолагами всем, что у них есть,— хлебом, сигаретами, патронами. К рассвету от деревни остаются жалкие груды тлеющих головешек, за пеленой дыма простирается бесконечная снежная