Милая моя - Юрий Иосифович Визбор

поводам. Мир пал в моих глазах.

* * *

Крейсер «Ворюг».

* * *

Самолет Ташкент — Москва. Совершенно пьяные офицеры, летящие из Афганистана. Милиция обыскивает насчет оружия. «Мы устали от этого оружия, гранату тебе под яйца!» — «Я, между прочим, раненый». — «Если бы ты был там, где был я, ты бы не спрашивал». Какой город? Москва? А разве не Кабул? Отвратительное ощущение — расхристанные формы, галстуки на погонах, беспрерывно пьют из горла бутылок. Нервическое отчаяние, наглость убийцы.

* * *

Я живу, чтобы жить, чтобы получать радость, а не оттягивать бесконечно момент смерти.

* * *

Морально устойчив, хотя физически здоров.

* * *

Друг Рябченко. Толстое тельце на худых ножках, точь-в-точь как рисовали Геринга времен войны.

* * *

Дети ответработников, у которых в войну все ломилось от жратвы, играли «в горе», т. е. хоронили, закапывали, голодали.

* * *

Тамада перед первой рюмкой говорит: «Нам предстоит большая пьянка. Давайте оглядим друг друга и запомним друг друга».

* * *

Больной после инфаркта: «Ты мне привези зубную щетку, а то у нас завтра проверка будет, у кого что есть. Ну, привези, чего там! Я тебе на другой день ее отдам».

* * *

Наша разница, Юрий Иосифович, в том, что вы уже перенесли инфаркт, а я все жду своего.

* * *

Нинон в больнице: «Ты должен упасть на вершине, а не у дверей сортира!»

* * *

Анна: «Папаню хватил инфаркт, весь гарем зашевелился».

* * *

А вместо сердца — каменный топор.

* * *

Что-то все время падает с неба — листы, дожди, чудеса, семена, снега, свет, слезы, самолеты.

* * *

Да стул труднее списать, чем человека! У него есть инвентарный номер, и он в трех ведомостях. А человек что? Умер? Ну и привет.

* * *

Старуха с молодой фигурой и с лицом, изъеденным морщинами, как высохший солончак. За ней шлепает коротконогий терьер, которому старуха властно приказывает:

— Р-Рольф!

Как мужу.

Внизу крупным мужским шагом с собакой ходит толстеющая сорокалетняя женщина в очках. Думаю, разведенная. Она грозно оборачивается на свою дворняжку, но та и носом не ведет, читая замечательные новости в осенней траве.

* * *

Узбек, замдиректора студии, который знает наизусть «Мцыри» Лермонтова, которую он выучил наизусть на спор с учительницей, в которую был влюблен.

* * *

Какой же это есть механизм в человеке, что я на тебя гляжу и не плачу?

* * *

Обе речи на пленуме были тут же — через два часа — опубликованы, что вообще-то не принято, и так сложилось впечатление, что соперник генсека этого не ожидал.

* * *

На работе у Нинон был митинг, но не по поводу смерти, а по поводу «поддержания спокойствия», «пресечения вражеских речей», против каких-то прогнозов по поводу состава правительства.

* * *

— Проблема отцов и детей, — сказал Адамишин Саше, — заключается в разности оценок происходящих событий. Это банально. Но не банально то, что я тебе сейчас скажу, — никогда еще отцы не переходили на сторону детей. Всегда было наоборот — дети мучительно долго переходили на сторону отцов. Так вот — чем быстрее ты, мудак, поймешь и сделаешь это, тем для тебя же будет лучше!

* * *

Не перебивай меня, то, что я говорю, — интереснее!

* * *

От всей души и от себя лично…

* * *

Ах, витязь, то была Наина! (А. Пушкин.)

* * *

Все ему писалось. Диктовали разные люди, придерживавшиеся различных взглядов. Он все читал. Не только обращения к иностранцам (это называлось «переговоры»), но и, что поразительно, — к своим. «Я думаю, что мы должны одобрить этот документ». Все это писано, как в анекдоте: звонят в дверь, подходит ответработник, вынимает из кармана текст, разворачивает и читает: «Кто там?».

* * *

Буш, вице-президент, выступает в аэропорту. Переводчика в том бардаке не нашлось, переводит подвернувшийся под руку случайный дипломат. Итальянцы Фанфани и Коломбо тоже слушают это: их не встретили, нет машины, и они томятся. Кто-то рядом спрашивает: «А кто это переводит?» Министр иностранных дел Италии мрачно говорит: «К сожалению, это итальянский посол».

* * *

Похороны по ТУ. Опухшая Г. Л. с почти хозяйственной сумкой в руке. Все кричат — бриллианты. Распространились слухи, что за две недели до кончины летала она в Цюрих с одной маленькой «сумочкой». Теперь тоже с сумкой идет. Пьяненький, совершенно пьяненький до неприличия, Сергей Леонидович, строго поддерживаемый охранником, как-то порывается выпрыгнуть вперед, махнуть руками, как пьяный сапожник.

После парада войск стали подавать клану машины. Две «Чайки», «Волги» и внучку — канареечный «Мерседес», и еще другой «Мерседес». Все на глазах 35 тысяч зрителей, которые все еще держат в руках портреты покойного.

* * *

Обсуждался 10 ноября вопрос замены концерта ко дню Сов. милиции фильмом. Все думали на Кириленко. Гена сказал:

— Вот если б главный дуба дал…

Сбылось.

* * *

В конце репортажа о похоронах в кадр — общий план Красной площади — влетел совершенно черный ворон и полетел на камеру, все более укрупняясь. Наконец пересек кадр и скрылся. Тут и дали заставку, будто ждали этого ворона.

* * *

Всех поразила энергия нового генсека, явная неимпровизированность происходящего и ощущение того, что он торопится и что у него есть некий план. Вообще время всколыхнувшихся надежд. И хотя надежды на надежды эфемерны, все равно ждем. Мой друг сказал:

— Так привычно было жить в говне. Никаких расстройств. А теперь сердечко встрепенется и упадет. Что тогда делать? Жизнь кончать тем или иным образом…

* * *

Другой друг (фром киджиби) торопливо сказал: «Мы сейчас ничего не ведем, кроме самых срочных дел. Я позвонил всем своим (резидентам) и сказал — если ничего существенного нет, ничего не доносите. Некогда. Не до вас».

* * *

Постоянство хорошо только в утреннем стуле.

* * *

Мама про кота Шурика: «Он ко мне ломился. Всю ночь».

* * *

— Что мне говорить?

— Говори правду. В правде никогда не запутаешься. Во лжи запутаешься всегда.

* * *

Г. Волчек: «Лапина снимут — всех в ресторан зову!»

* * *

Заговорили о Ленине, о бальзамировании, о фобах. Надежда Степановна сказала: «А склепы? Они туда своих родственников всё подкладывают и подкладывают».

* * *

Сохраняется крайняя напряженность, представляющая взаимный интерес.

* * *

А руки-то, руки-то — из крыльев!