Джин с Толиком - Анатолий Горбов

Конечно, в последние дни я стал более деятельным человеком, и активность выбранной позиции мне нравилась. Но привычки не могли вот так разом рухнуть и рассыпаться в прах.

Я почти неделю ходил вокруг простреленных часов, молча давая им кучу торжественных обещаний залатать пулевое отверстие и вообще привести их в порядок.

Я даже провел ряд подготовительных работ – купил специальную шпатлевку для дерева, подходящую по цвету, и узкий блестящий шпатель, подходящий по размеру. Но на жалкие попытки Густава Беккера дотянуться маятником до лежащего на подоконнике ремонтного набора, как и на жалобный шепот подраненного прямостоящего хронометра, адресованный этому ремнабору («Мой любимый цвет, мой любимый размер») старался внимания не обращать. Я могу быть твердым, как кремень, когда этого не надо.

Сейчас, рыская по комнате взглядом голодного до добрых дел тимуровца, я был привлечен паясничающим Джином, взгромоздившимся на самую верхотуру часов и хлопающим в ладоши. Своими хлопками тот пытался утихомирить не на шутку распоясавшееся перышко, видимо, из подушки. На морде кота сияло сосредоточенное недоумение, тщательно замешанное на охотничьем инстинкте.

Я снял неугомонного зверя с высоты вместе с его добычей и поковырял искалеченную угловую планку часов. Наверное, ковырнул я эту деревяшку несколько сильнее, чем рассчитывал. Все из-за того, что лень подустала и сложила липкие щупальца под свою заснувшую голову, на время отдыха приостановившую бубнение всяких анархистских лозунгов типа «Вас много, а я одна». Планка с сухим треском отпала, чуть не стукнув по вездесущей башке моего кота.

Деструктивное поведение антиквариата меня не расстроило, ибо я был обладателем моментального суперклея, который почему-то назывался «Притяжение любви».

Заворочавшаяся от моих мыслей лень заставила действовать энергичнее. Я отобрал у счастливого кота «Личную Игрушечную Деревяшку», по глупости свалившуюся в его шаловливые лапы, пока он не успел подключить свои юные естествоиспытательские зубки.

Выпавшая планка со своей стороны крепила заднюю панель часов. Я немного – совсем чуть-чуть, даже не знаю для чего, потянул за эту панель, и тут же услышал звон разоренного часового механизма. Детали звонко посыпались на пол, разбегаясь в панике по комнате. Мое внимание от этого побега старательно отвлекали сыпавшиеся из нутра антиквариата старые опилки.

Я похолодел. Я только что испортил хорошую вещь. Пытаясь проследить, куда раскатилось все содержимое, я наткнулся взглядом на шестеренку у ноги и поднял ее – она была тяжеленькая и почему-то без зубчиков. С этой шестеренки мимо меня смотрел бородатый профиль дяденьки, вокруг которого было написано по-немецки: «FRIEDRICH GROSHERZOG VON BADEN». Я перевернул кругляш и уставился на роскошного пернатого при короне, также обрамленного надписью: «DEUTSHE REICH». Растопыренные лапы птички как бы указывали: левая – на цифру 20, а правая – на буковку «М». Под хвостом орла красовалась более понятная цифра 1873.

Мама ро́дная! Монета! 20 марок! Золотом!

Я бросился подбирать остальное, что сделать было совсем не просто. Пришлось забираться в самые укромные закутки комнаты, восстанавливая по памяти траектории сокровищ, дерзко дезертировавших из клада.

Не обошлось и без помощи Джина. С надевшимся на лапу золотым перстнем при огромном рубине, это модное животное пыталось поскорее убраться от меня и пофорсить обновкой перед взрослыми кактусами на кухне. Во мне проснулся бдительный таможенник, и контрабандист Джин был в кухню не допущен, а незаконное украшение – конфисковано.

Я плохо разбирался в драгоценных камнях. Еще хуже, чем в простых булыжниках. Темно-красное мерцание правильных граней этой заразы было таким же густым и притягательным, как банка сгущенки для опытного сладкоежки. Слюна моя, хоть и не была такой рубиновой, но тоже загустела, и совершенно не хотела глотаться, мешаясь комом в горле, и создавая ненужную сухость во рту.

Я собрал с пола и отобрал у Джина в общей сложности 2 золотые монеты, одну сережку (наверное с бриллиантом) и два мужских перстня – один с рубином, другой с изумрудом. Во всяком случае, один камень был кроваво-красным, а другой – ярко-зеленым.

Сложив сокровища на диване и строго-настрого приказав Джину не мародерничать, я отправился на поиски стамески. Золотая лихорадка разрумянила щеки и плясала с сердцем в ритме скорострельности еврейского пистолета-пулемета «Узи». Аккуратно отделив заднюю панель часов, я плюхнулся на собственную заднюю панель, заставив охнуть немолодые доски пола.

Ибо моему взору открылся тайник, по периметру напоминавший размеры моего ноутбука и пока еще неизвестной глубины. Весь он был начинен золотыми изделиями и приправлен опилками – дабы сокровища не звенели и не катались внутри…

* * *

Свина разбудил около пяти вечера взволнованный Коготь. Новость никак не хотела помещаться в пьяной еще голове толстяка, и он, после того, как дважды ее выслушал, так ничего и не поняв, побрел, шатаясь, в ванную. Через пять минут холодного душа он вернулся, полируя полотенцем череп и морщась от неприятных ощущений в организме.

Доклад, наконец-то воспринятый Борисом Михайловичем, тоже радости не добавлял. Разбился Юровский. Разбился около часа дня, поэтому, скорее всего, откуп за освобождение Свина он не передал. А это уже гораздо грустнее, чем просто смерть адвоката. Адвокатов, их много. А злой высокопоставленный мент, не получивший вовремя денег и теперь считающий себя обманутым, один.

История, однако, имела продолжение. Словно живой пример к закону «Всегда может быть еще хуже, чем есть», и в этом странном несчастном случае отметился Кулешов, с телефона которого «скорая помощь» получила сообщение об аварии.

Когда Коготь доложил, что за день до ареста камеры наблюдения зафиксировали этого Кулешова у «Кармины», Свин заскрежетал зубами и излился мощнейшей истерикой на своего главного охранника.

Ходившая на цыпочках и вжимавшая голову в плечи прислуга могла слышать обрывки хозяйских воплей:

– Хоть сам его компостируй!.. И чтоб я завтра же знал, на кого он работает!.. Если до понедельника он проходит с целой башкой, я твою башку отобью!..

Глубина скрытого от посторонних глаз хранилища оказалась несколько меньше, чем мне (да что там мне – и любому другому человеку, будь то женщина или мужчина) хотелось бы – всего каких-то 12 см. Однако, как говорят опытные женщины и оптимистичные мужчины, размер – это не главное. Главное – содержание.

Из тайника мною было извлечено: 78 золотых монет, от огромного античного статера (1 штука – грамм 150, не меньше) до луидоров 1787 года (6 штук), франков 1867 года (29 штук по 100 франков) и немецких марок разных лет и герцогств (11 штук по 20 марок). Плюс 22 статера Кушанской империи и 9 солидов – Римской.