Дневник Гуантанамо - Мохаммед ульд Слахи

— Спасибо большое, что вернули сержанта, — сказал я.

Штаб-сержант Мэри выглядела и грустной, и счастливой.

— Мне нравится общаться с тобой, с тобой очень легко, и у тебя красивые зубы, — говорила она мне до того, как меня похитили из лагеря «Дельта». Мэри была самым близким для меня человеком, она была единственной, на кого я мог положиться. — Я никогда не смогу делать то, что делает «капитан Коллинз». Все, о чем он беспокоится, это выполнение работы, — сказала штаб-сержант Мэри, комментируя методы Зулея, когда Шэлли с нами не было.

Мэри и Шэлли теперь допрашивали меня по очереди. Почти все время до 10 ноября 2003 года они посвятили расспросам о Канаде и 11 сентября. Они не задали ни одного вопроса о Германии, которая была большой частью моей жизни. Каждый раз, когда они спрашивали меня о каком-то канадце, я выдавал уличающую его информацию, даже если не знал, о ком вообще идет речь. Когда я думал о словах «я не знаю», меня начинало тошнить, потому что я помнил слова сержанта Шэлли: «Все, что тебе нужно говорить, это „я не знаю, я не помню“, и мы тебя уничтожим!» Или как «капитан Коллинз» говорил: «Мы больше не хотим слышать твои отпирательства!» И поэтому я исключил эти слова из своего лексикона.

— Мы бы хотели, чтобы ты написал свои ответы на бумаге. Нам слишком сложно поспевать за тобой, и, возможно, ты забываешь что-то, пока рассказываешь, — сказал сержант Шэлли.

— Конечно! — Я был действительно рад этому, потому что мне было больше по душе разговаривать с бумагой, чем с ним. По крайней мере, бумага не стала бы кричать мне в лицо или угрожать.

Сержант Шэлли утопил меня в куче бумаги, которую я надлежащим образом заполнил. Это было хорошим отвлечением от моей депрессии и отчаяния.

— Ты очень щедр в своих ответах, подробно расписал про Абу Мохаммеда Аль-Канади, которого ты даже не знаешь, — точно подметил сержант Шэлли, забыв, что запретил мне использовать слова «я не знаю». — «Капитан Коллинз» читает твои ответы с большим интересом, — сказал он. Я был невероятно напуган, потому что эти слова были неоднозначными. — Мы дадим тебе досье Ахмеда Лаабиди. Его сейчас содержат во Флориде, и они не могут заставить его говорить. Он продолжает все отрицать. Тебе лучше представить нам неопровержимые доказательства против него, — сказал сержант Шэлли.

Мне было очень грустно: каким же гнилым был этот парень, чтобы попросить меня предоставить неопровержимые доказательства против человека, которого я почти не знаю?

— Все, что я могу сказать, это то, что Ахмед Л. — преступник и его следует отправить в тюрьму до конца жизни. Я готов свидетельствовать против него в суде, — сказал я, хоть и не был готов лгать в суде, чтобы сжечь невинную душу.

— Ахмеду Лаабиди грозит смертная казнь, если мы сможем доказать его причастность к контрабанде наркотиков, — сказала штаб-сержант Мэри однажды, показав мне его фотографию.

Я рассмеялся, когда увидел выражение его лица и тюремную робу от Боба Баркера и Кельвина Кляйна[116].

— Над чем ты смеешься? — спросила меня Мэри.

— Просто это забавно!

— Как ты можешь смеяться над своим другом? — Тут я уже почувствовал себя виноватым, хотя знал, что смеялся не над ним.

В конце концов, мое положение было хуже, чем его. Я смеялся над ситуацией: я мог прочитать все, что происходит в его голове просто по выражению лица. Меня много раз заставляли делать такую же фотографию — в Сенегале, Мавритании, Германии, Иордании, Баграме, в Гуантанамо. Меня раздражает поза, раздражает взгляд, раздражает шкала роста заключенного. Позвольте мне сказать кое-что: каждый раз, когда вы видите мрачное лицо в тюремной робе, позирующее перед шкалой роста, повешенной на стене, вы можете быть уверены, что это несчастный человек.

На самом деле мне было жаль беднягу. Он долго искал приют в Канаде, но там отказали ему в прошении, частично потому, что считали его исламистом. Ахмед Лаабиди желал попытать удачу в США, где столкнулся с суровой реальностью в виде напряженного отношения к мусульманам и арабам. США дали ему приют в виде тщательно охраняемой тюрьмы и теперь пытались связать его с каким-нибудь преступлением. Я видел его лицо и знал, что он думал что-то вроде: «К черту этих американцев. Как же я их ненавижу! Чего они хотят от меня? Как я оказался в тюрьме, если прибыл сюда в поиске защиты?»

— Сегодня я разговаривал с канадцами, и они сказали, что не верят твоей истории о том, что Ахмед Лаабиди вовлечен в контрабанду наркотиков на территорию США, но мы знаем, что он вовлечен, — однажды рассказал мне сержант Шэлли.

— Я могу рассказать вам только то, что знаю, — сказал я.

— Но мы хотим, чтобы ты дал нам доказательства, связывающие Ахмеда Лаабиди с заговором «Миллениум». Что-то вроде его поддержки моджахедов или веры в джихад будет хорошо, но недостаточно хорошо, чтобы посадить его до конца жизни, — рассказал он мне.

— Да, конечно, — сказал я.

Он вручил мне кучу листов, и я вернулся в камеру.

«О боже, я так несправедлив к себе и своим братьям, — все время думал я и затем повторял: — С нами ничего не будет. Они отправятся в ад. С нами ничего не будет… Они отправятся…» Я повторял и повторял эти молитвы про себя. Я взял ручку и бумагу и написал всю возможную уличающую ложь о бедном человеке, который всего лишь искал убежище в Канаде и пытался заработать денег, чтобы завести семью. Более того, он инвалид. Мне было очень плохо, и я продолжал молча молиться: «С тобой ничего не случится, дорогой брат…» — и, подув на бумагу, закончил. Конечно, у меня не было возможности рассказать им, что я по правде думаю об этом человеке, потому что сержант Шэлли уже дал мне указания:

— «Капитан Коллинз» с огромным интересом ждет твои свидетельства против Ахмеда Лаабиди!

Я отдал бумаги сержанту Шэлли и впервые увидел, как «капитан Коллинз» улыбается.

— Твои показания против Ахмеда очень интересные, но мы хотим, чтобы ты представил более детальную информацию, — сказал он.

Я подумал: «Какую информацию этот идиот хочет увидеть? Я даже не помню, что только что написал».

— Конечно, без проблем, — сказал я. Я был счастлив, что Бог ответил на мои молитвы об Ахмеде Лаабиди, когда в 2005 году я узнал, что его безоговорочно освободили из тюрьмы и вернули на родину.

— Ему грозит смертная казнь, — всегда говорила мне штаб-сержант Мэри. В действительности это я был не в лучшем положении.

— Учитывая, что я сотрудничаю с вами, как вы собираетесь поступать со мной? — спросил я сержанта Шэлли.

— Это зависит только от тебя. Если ты представишь нам огромное количество полезной информации, которую мы не знаем, это сильно повлияет на твой срок. Например, смертная казнь может быть смягчена до пожизненного заключения, а пожизненное до 30 лет, — ответил он.