Дневник Гуантанамо - Мохаммед ульд Слахи

— Да, помню!

— Думаю, что это признание покрыло те 15 процентов!

Я подумал: «О боже, да!»

— Я очень рад, — сказал я.

— Кто обеспечил вас деньгами?

— Это был Ахмед.

— И ты тоже? — спросил «капитан Коллинз».

— Нет, я позаботился об электронике. — Если честно, не знаю, почему я начал отрицать финансовую часть. Неужели это имело значение? Может, я просто хотел сохранить убедительность.

— Что, если мы скажем тебе, что нашли твою подпись на фальшивой кредитной карте? — сказал «капитан Коллинз».

Я знал, что он обманывает меня, потому что никогда не имел дело с такими сомнительными вещами. Но я не собирался спорить с ним.

— Просто скажи мне правильный ответ.

— Правильно сказать «да» или «нет»? — спросил я.

В тот момент я надеялся, что был вовлечен во что-то, и смогу признаться в этом и избавить себя от написания рассказов о каждом мусульманине, которого я когда-либо встречал, и каждой исламской организации, о которой слышал. Было бы намного легче просто признаться в настоящем преступлении и сказать, что на этом все.

— Твое признание не противоречит сведениям, которыми обладаем мы и другие службы, — сказал «капитан Коллинз».

— Я рад.

— Этот рассказ правдивый? — спросил «капитан Коллинз».

— Слушайте, те люди, которые вовлечены в это вместе со мной, очень плохие в любом случае. И их стоит кинуть за решетку. А что касается меня, мне все равно до тех пор, пока вы довольны. У вас купец, у нас товар.

— Но нам нужно свериться с другими службами, и, если история ложная, они это выяснят, — сказал «капитан Коллинз».

— Если хотите знать правду, эта история никогда не происходила, — сказал я с грустью.

«Капитан Коллинз» принес пару напитков и конфет, которые я заставил себя проглотить. На вкус они были как грязь, потому что я сильно нервничал. «Капитан Коллинз» приставил ко мне своего прихвостня. Сержант Шэлли вернулся, унижая меня и угрожая всеми возможными страданиями и агонией. Удивительно, как сильно «капитан Коллинз» контролировал мужчину, которому было уже за 40. Теперь Шэлли рассказывал мне, что я опять возвращаюсь к интенсивным пыткам, и из-за чего? Потому что мое ложное признание было недостаточно жестким.

— Ты знаешь, каково это, когда испытываешь наш гнев, — сказал сержант Шэлли.

Я подумал: «Какого черта эта сволочь хочет от меня? Если он хочет признание, я уже написал одно. Он хочет, чтобы я воскресил мертвых? Он хочет, чтобы я вылечил его слепоту? Я не пророк, да и он все равно в них не верит».

— Библия — это просто история еврейского народа, не более того, — всегда говорил он.

Если ему нужна правда, я уже рассказал, что ничего не совершал! Я не видел выхода. «Да!.. Да!.. Да!» После того как сержант Шэлли заставил меня пропотеть до последней капли в моем теле, «капитан Коллинз» позвал его и посоветовал, как действовать дальше. «Капитан Коллинз» вышел, и сержант Шэлли продолжил:

— У «капитана Коллинза» полный контроль. Если он счастлив, то все счастливы. А если нет, то никто не счастлив.

Сержант Шэлли начал задавать мне вопросы на другие темы, и я пользовался каждой возможностью выглядеть как можно более плохим.

— Я оставлю тебя наедине с бумагой и ручкой и хочу, чтобы ты написал все, что помнишь, про свой план в Канаде!

— Да, сэр.

Спустя два дня они вернулись.

— Вставай! Протяни руки через отверстие! — сказал охранник, его голос звучал недружелюбно.

Я не был рад визиту: я совершенно не скучал по лицам своих следователей, и они до смерти запугали меня. Охранники заковали меня и вывели из здания на улицу, где меня уже ждали «капитан Коллинз» и сержант Шэлли. Впервые я увидел дневной свет. Многие люди воспринимают дневной свет как данность, но, когда вам запрещают его видеть, вы начинаете ценить такую возможность. Яркое солнце заставило меня щуриться, пока глаза не привыкли. Солнце великодушно одарило меня своим теплом. Я был напуган, меня трясло.

— Что с тобой? — спросил меня один из охранников.

— Я не привык к этому месту.

— Мы вывели тебя на улицу, чтобы ты мог посмотреть на солнце. У тебя будет еще больше подобных наград.

— Спасибо большое, — удалось мне произнести, хотя во рту было сухо, и язык был тяжелее стали.

— Ничего с тобой не случится, если ты расскажешь нам о плохих вещах. Я знаю, ты боишься, что мы поменяем свое отношение к тебе, — сказал «капитан Коллинз», пока сержант Шэлли записывал.

— Я знаю.

— Давай поговорим гипотетически. Ты понимаешь это слово? — спросил «капитан Коллинз».

— Да, понимаю.

— Допустим, что ты совершил то, в чем признался.

— Но я не совершал.

— Просто давай представим.

— Хорошо, — сказал я.

«Капитан Коллинз» имел высокое звание, но это был худший следователь, которого я когда-либо встречал. Я имею в виду в профессиональном плане. Он просто прыгал туда-обратно, не фокусируясь на чем-то конкретном. Если бы мне нужно было угадать, я бы сказал, что он занимается чем угодно, но не допросами людей.

— Между тобой и Рауфом Ханначи кто был главный?

— По-разному: в мечети я был главный, а за ее пределами он, — ответил я.

Вопросы предполагают, что Ханначи и я принадлежим одной группировке, но я даже не знаю мистера Ханначи, а уж тем более о заговорах, которых никогда не существовало[117]. Но я не мог сказать ничего подобного «капитану Коллинзу». Я должен был выглядеть плохим.

— Был ли ты в сговоре с этими людьми?

— Хотите знать правду?

— Да!

— Я не был с ними в сговоре, — сказал я.

«Капитан Коллинз» и сержант Шэлли пытались применить на мне все возможные уловки, но, во-первых, я все их прекрасно знал, а во-вторых, я уже рассказал им правду. Поэтому было бесполезно пытаться обмануть меня. Но они вогнали меня в печально известный замкнутый круг: если я солгу им, тогда «я почувствую их гнев». А если скажу правду, я буду хорошим парнем, и они будут думать, что я скрываю от них какую-то информацию, потому что в их глазах я преступник, и у меня еще не было возможности поменять их мнение.