Мао Цзэдун - Александр Панцов

Как мы видели, КПК, оставаясь тесно связанной с ВКП(б), находилась под ее мощнейшим контролем и идеологическим давлением на протяжении всех семи лет своего существования. Именно это и явилось главной причиной поражения китайских коммунистов. Чэнь Дусю и другие члены ЦК не имели свободы маневра. По всем вопросам они должны были запрашивать инструкции из Москвы либо, если ситуация требовала немедленного их разрешения, — у ее представителей (Войтинского, Маринга, Бородина или Роя). Сами же русские хозяева принимали директивы по коренным вопросам китайской революции, почти полностью игнорируя мнения китайских коллег. А то, что в Кремле и на Сапожниковской площади (в ИККИ), по существу, слабо разбирались в китайских проблемах, смущало только китайцев. В Коминтерне же все считали себя крупными специалистами в революционном движении любой страны. «Нас обижала подобная процедура, — писал Чжан Готао, — мы понимали ее неразумность, но молча смирялись с ней, привыкнув со времени образования КПК почитать Москву». В итоге «ЦК КПК не мог, исходя из своего понимания обстановки, самостоятельно и быстро принимать решения и немедленно проводить их в жизнь — он должен был подчиняться приказам Коминтерна… при решении любых вопросов, больших или малых»80. Но зачастую, как мы видели, эти приказы были просто невыполнимы. Особенно критическая ситуация сложилась на завершающем этапе революции, когда Сталин вновь, как в 1924-м — начале 1926 года, стал бездумно требовать от КПК перехода к решающему наступлению на «левый» Гоминьдан, абсолютно не соизмеряясь с реальной обстановкой.

Другим фактором, ускорившим поражение КПК (Чжан Готао даже считал его «наиболее существенным»)81, был разгул экстремистского паупер-люмпенского террора в деревнях, во многом инспирированного коммунистами. Варварские действия обезумевшей толпы, грабившей и убивавшей и правого, и виноватого, несомненно подрывали единый фронт. Ведь направлены они были главным образом против мелких и средних дичжу, которые как раз и составляли основу Гоминьдана, в том числе «левого». В этой ситуации восстание гоминьдановских офицеров, семьи которых страдали от «красного» террора, было закономерным.

«Белый» террор, ничуть не уступавший «красному», потряс китайское общество. Офицерство НРА, поддержанное крестьянскими отрядами самообороны (миньтуанями) и переметнувшимися на их сторону членами тайных обществ, не останавливалось перед применением самых жестоких мер. Оно мечтало только об одном: мстить. В Хунани, Хубэе, Цзянси, Гуандуне, других провинциях, находившихся под контролем армии ГМД, кровь полилась рекой. Только за двадцать дней после переворота Сюй Кэсяна в Чанше и его окрестностях было убито более десяти тысяч человек82. (Иными словами, в среднем казнили по пятьсот человек ежедневно!) Среди жертв террора оказались многие лидеры местной организации КПК и провинциальной крестьянской ассоциации. Еще десять тысяч были казнены в уездах Сянтань (на родине Мао) и Чандэ. В Сянтане каратели, «отрубив голову руководителю… профсоюза, пинали ее ногами по улице, затем налили ему керосина во [вспоротый] живот и сожгли его тело». В то же время в Хубэе крестьяне, принадлежавшие к богатым кланам, при поддержке гоминьдановских войск вырезали целые деревни.

Месть зачастую принимала самые невероятные с точки зрения европейца формы. Так, генерал Хэ Цзянь, тот самый, чей отец был за несколько месяцев до того арестован крестьянским союзом, в конце 1927 года послал солдат в Шаошань для того, чтобы выкопать из могилы кости родителей Мао и разбросать их по склонам гор. По старинному поверью это должно было оказать разрушающее влияние на геомантику самого Мао. Солдатам Хэ Цзяня, однако, не повезло. Они не знали место захоронения родителей Мао, и им пришлось обратиться за помощью к крестьянам, которые, конечно, наотрез отказались с ними сотрудничать. Когда же солдаты стали им угрожать, один житель просто обманул их. Он отвел карателей к могиле предков одного тухао, которую те и раскопали83.

Слабо организованные и плохо вооруженные крестьянские союзы при первом же натиске гоминьдановских войск развалились. Крестьяне, вступавшие в них из страха перед заправлявшими в них люмпенами, не имели желания сражаться с армией ГМД за чуждые им интересы. При первом удобном случае они бросали пики и улепетывали. Именно поэтому Сюй Кэсян, например, смог установить контроль над всем Чаншаским уездом, имея в своем распоряжении всего тысячу штыков84: многомиллионные союзы крестьян на деле оказались просто «бумажными тиграми».

В это смутное время Мао оказался едва ли не единственным крупным деятелем КПК, который достаточно трезво оценил ситуацию. Кратковременная поездка в Хунань в конце июня — начале июля 1927 года привела его к мысли о том, что борьба коммунистов за власть в Китае может увенчаться успехом только при одном условии: если компартия создаст собственные вооруженные силы. Все игры в большую политику, единый фронт и массовое движение были не более чем балаганом, если за всем этим забывалось о главном: в милитаризированном Китае только «винтовка рождала власть»!85 Иными словами, надо было не играть в восстания, а отступать, с тем чтобы кропотливо работать над организацией Красной армии. Из кого же следовало создавать коммунистические войска? Для Мао и этот вопрос был ясен; на него он ответил уже давно: разумеется, из тех, кто способен «на самую мужественную борьбу», — из пауперов и люмпенов!

Еще 4 июля на заседании Постоянного комитета Политбюро в Ханькоу Мао, только что вернувшийся из Хунани, предложил в качестве одного из возможных путей спасения партии дать распоряжение хунаньскому крестьянскому союзу «уйти в горы» для того, чтобы там, в горах, «можно было создать военную базу». «Как только изменится обстановка [Мао намекал на неизбежный переворот Ван Цзинвэя], мы будем бессильны, если не будем иметь вооруженные силы». Сразу после заседания он обсудил этот вопрос с ближайшим другом — Цай Хэсэнем, который опять жил у него. «Нельзя сидеть и ждать, когда кто-то все уладит!» — кипятился он. Цай плохо чувствовал себя, его душила астма, но негодование Мао Цзэдуна он разделял. По инициативе Мао он немедленно написал резкое письмо в Постоянный комитет Политбюро, потребовав от него «выработать военный план»86.

В то время, однако, эта инициатива обернулась ничем. Как мы помним, тогда у власти находился еще Чэнь Дусю, и его депрессия достигла апогея как раз в начале июля. Ко всем переживаниям «Старика» в те дни добавилось еще одно: 4 июля в Шанхае был казнен гоминьдановцами его старший сын, Чэнь Яньнянь, возглавлявший в то время по его поручению цзянсускую провинциальную партийную организацию. После этого Чэнь уже «не видел перед собой ничего, кроме тьмы, а потому ему оставалось только передать свои обязанности в руки более способных лиц», — пишет Чжан Готао, который как раз и оказался одним из таким «способных»87.

Новое руководство партии (Временное бюро ЦК), которое вскоре после отставки Чэня возглавил знакомый нам покровитель Мао — Цюй Цюбо[38], к счастью для Мао, вернулось к его проекту («уйти в горы»), однако одобрило его только как запасной вариант. Да, в критической ситуации лета 1927 года коммунистам надо было бы отступить: любые их попытки организовать немедленное контрнаступление могли обернуться только новыми жертвами. Но большинству лидеров КПК, в том числе Цюй Цюбо, такая простая мысль в голову не приходила. Они все кипели гневом, и остановить их от принятия безрассудных путчистских мер было довольно трудно. В середине июля они решили в ближайшее время осуществить серию вооруженных выступлений в деревнях четырех провинций (Хунани, Хубэя, Гуандуна и Цзянси), а также в гоминьдановской армии (в знаменитом 4-м корпусе). Слишком уж им хотелось «пустить кровь» Гоминьдану! План же Мао был принят только на случай, если курс на восстания не сработает88.