Лето злых духов Убумэ - Нацухико Кёгоку

В этом был смысл.

Очевидно, эти рассуждения были правильными. Это гораздо больше походило на реальность, нежели все свидетельские показания, которые я до настоящего момента слышал от членов семьи Куондзи.

– Да, так оно и есть, это разгадка… – сказал я.

– Но все-таки… – пробормотал Кёгокудо с тяжелым вздохом. – Даже если все это правда… что-то здесь странно.

– Странно? Разве?

– Да, странно. Даже если Фудзимаки осознавал свою вину за то, что в порыве юношеской страсти стал отцом ребенка этой девушки… в конечном счете он ведь на ней женился и все этим исправил, разве не так? Но он до последнего не мог избавиться от мыслей об искуплении своих грехов. Здесь что-то не сходится. Ни с большой суммой денег, которую он принес в семью, ни с тем, что он говорил и делал после… что-то здесь странно и неправильно.

В этот момент послышался стук в прихожей.

Судя по всему, пришел посетитель.

Продолжая ворчать себе под нос, Кёгокудо поднялся и прошел из комнаты в прихожую-гэнкан.

Посетителем был Сютаро Киба.

– Что тут творится? Ты в курсе, сколько сейчас времени, а? И, несмотря на столь поздний час, твоя книжная лавка все еще открыта! Я уж думал, зайду внутрь и обнаружу тебя и твою возлюбленную, совершивших двойное самоубийство, или еще что похуже… О-о, привет, командир Сэкигути, сержант Киба заступил на дежурство!

Киба в шутку небрежно отдал честь. Причудливо выдающаяся вперед мощная нижняя челюсть, коротко подстриженные жесткие, как проволока, волосы. Заостренный нос на почти идеально квадратном лице; глаза, казавшиеся для его лица слишком маленькими, и всегда словно из сострадания поджатые губы. Необычная внешность. Вдобавок к суровому и внушительному выражению лица, сам Киба был крупным мужчиной, напоминавшим огромное дерево – с широкой грудью и могучими руками, походившими на толстые ветви, и совершенно не соответствующим его внешнему виду высоким и пронзительным голосом. С первого взгляда это было трудно заметить, но в действительности Киба был прекрасным человеком с развитым чувством юмора.

Нас с Кибой крепко связывали жизни и смерти наших товарищей, которым мы стали свидетелями на южном фронте во время войны. Сейчас, оглядываясь в прошлое, в это трудно поверить, но мне было присвоено офицерское звание лишь на том основании, что я отправился на фронт, будучи студентом, и в придачу мне было поручено командование взводом. Киба, напротив, был профессиональным военным, служившим всю свою жизнь, чтобы получить повышение, и хотя его карьера складывалась, когда началась война, он все еще был младше меня по званию. Иными словами, Киба стал моим подчиненным. В большинстве случаев для командира с таким поверхностным опытом участия в боевых действиях, как я, подобная ситуация обернулась бы непрекращающейся пыткой, но по какой-то причине Киба вместо этого наставлял и поддерживал меня. В конечном итоге почти все бойцы из моего взвода, за исключением меня самого и Кибы, «предпочли смерть бесчестью», то есть встретили свой трагический финал в бою, – а мы двое чудесным образом спаслись, чтобы получить возможность вновь ступить на родную землю.

К тому же так совпало, что Киба тоже с детства дружил с Энокидзу. Киба был сыном каменщика из Коисикавы[101], и, хотя было тяжело понять, каким образом он стал близким другом отпрыска аристократического семейства, – как бы там ни было, именно благодаря этой случайности после демобилизации наше общение не прекратилось и продолжалось по сей день.

– А что в такой час привело сюда тебя, данна? Полагаю, у полицейского чуть больше забот, чем у продавца старых книг и писателя, чьи книги не продаются?

Предложив Кибе лежавшую на полу подушку-дзабутон, Кёгокудо, продолжая раздраженно ворчать, направился на кухню, чтобы принести оттуда новый стакан холодного ячменного чая. Мы всегда почтительно называли Кибу «данна». Не потому, что он был следователем по уголовным делам; просто его личности и ауре действительно как нельзя лучше соответствовало это старомодное разговорное слово, обозначавшее в речи слуг их господина и покровителя.

– Дурак! Не смей ставить представителя государственной власти на одно дохё[102] со второсортными литераторами. Так вышло, что сегодня утром мне позвонил этот болван Энокидзу, но он был в таком состоянии, что, откровенно говоря, я не понял ни слова из того, что он пытался мне сказать. Впрочем, он без перерыва нес что-то о том, что «обезьяна Сэки» в ужасной беде и я должен немедленно прийти ему на помощь, пока все не стало еще хуже. Мне так и не удалось уловить, в чем, собственно, дело, – но, судя по всему, это имеет какое-то отношение к клинике Куондзи. Это я не мог так просто оставить и тотчас отправился домой к Сэки, но на мой стук вышла его достопочтенная супруга и любезно сообщила мне, что он находится здесь, так что я немедленно явился сюда. Понял? – Выпалив все это на одном дыхании, Киба залпом осушил свой стакан ячменного чая.

– Поскольку это имеет отношение к клинике Куондзи, ты не мог «это так просто оставить» – и что же это означает? – поинтересовался Кёгокудо.

Киба хмыкнул и швырнул на стол что-то, выглядевшее как свернутый в трубку журнал:

– Вот это. Полгода назад я начал расследование дела об исчезновении младенцев в клинике Куондзи. А вот это я только что купил на площади перед станцией Накано.

Журнал под названием «Подлинные истории о сверхъестественном», написанным замысловатыми устаревшими иероглифами, относился к таблоидам касутори самого низкого пошиба. Над эротическим изображением обнаженной женщины на его обложке были напечатаны крикливые и безвкусные заголовки: «Кисимодзин, пожирающая младенцев! В утробе безумной развратницы поселился демон – или змея?..»

Это все-таки кто-то сделал… Я почувствовал, как кровь бросилась мне в лицо. Так, значит, слухи распространились настолько далеко. Было почти странно, что в этом полуподпольном деловом мире, существовавшем за счет болтливой и падкой на грязные сенсации черни, до сих пор не появилась подобная статья. В конце концов, всего двумя или тремя днями ранее я сам был одним из этих людей. Однако… однако, что это будет значить для нашего дела?

Кёгокудо с кислой миной взял в руки журнал и открыл его.

– Данна, то дело о пропавших младенцах – что это, в сущности, за дело?

– Об этом там тоже есть. С конца лета позапрошлого года были один за другим поданы три судебных иска. Трое младенцев, которые должны были родиться, исчезли. Подозрительно, правда? И все – из одной и той же клиники. Я немедленно взялся за дело. Но у этого лысого старикана большие яйца. Он повел себя как ни в чем не бывало; заявил, что все это – всего лишь недопонимание. Все дети были мертворожденными, и их останки были переданы семьям. А потом явилась его строящая из себя невесть что старуха и добавила, что они понимают скорбь родителей, потерявших детей, но все эти беспочвенные обвинения причиняют им беспокойство. Если б жалобу подал только один человек, в это можно было бы поверить; но трое!.. Можно ли было сохранять хорошую мину при таких обстоятельствах? Я решил в этом разобраться. Уже дошло до того, что я получил ордер и собирался провести обыск в их доме.