История Франции. Средние века. От Гуго Капета до Жанны д`Арк - Жорж Дюби

Любая битва в то время была весьма схожа с религиозной церемонией. Со своей ролью в этой церемонии король Франции справился весьма достойно: рядом с ним находились двое священников, продолжавших и в самый разгар битвы петь псалмы Давида. В тишине, предшествовавшей первому удару, король вслух обратился к Богу, прося Его милости, а затем, простерши руки над головами коленопреклоненных воинов, благословил их. Потом, строго следуя ритуалу, он сказал речь. Здесь против вас, говорил он, ополчились сатанинские силы, император предан анафеме за то, что хотел погибели Святой Церкви. И Гильом Бретонец к этому добавляет, что все ратники Оттона были наемниками, продававшими свои услуги за деньги, а деньги эти награблены у бедняков и священников, тогда как Филипп беднякам и священникам всегда был надежной защитой. А оружие во вражеском стане было такое, к какому негоже было прибегать добрым рыцарям, — длинные ножи, проникавшие в стыки между рыцарскими латами. Противники пришли сюда, чтобы убивать, это само собой разумеется, но враг намерен делать это, не блюдя законов ни божеских, ни человеческих. Один из них выступил в бою против собственного брата, поправ узы родства, самые тесные узы, существующие между людьми. Немало было среди противников и таких, кто, принеся оммаж — лиж сеньору, пошел против него. Престарелая графиня Фландрии, известная своими связями с нечистой силой, взялась помогать германцам колдовскими чарами, обещая победу. Все прогнило вокруг германского короля. А вокруг короля Франции собрались священники, чтившие Святой Престол, верные рыцари, добрые стрелки-суассонцы, проявившие чудеса храбрости, и достойные молодцы из общинных дружин, которым было доверено — символический жест — охранять орифламму.

Противники Капетинга поклялись поделить между собой его владения, но прежде — убить его. Граф Фландрии прорвался вперед с этим намерением и почти достиг короля, однако в последний момент «его объял страх», и, убоявшись смертного греха, он оставил свой замысел, не стал посягать на жизнь своего сеньора и к тому же помазанника Божия, зная, что Господь особо хранит его, как Он хранит епископов, как оберегал Фому Бекета.

Однако Филипп чуть не погиб. Пробившись к нему через ряды королевского окружения, враги, вооруженные крючьями, стянули его с коня. Но верные друзья, составлявшие ядро царского «семейства», закрыли Филиппа от нападавших своими телами и вновь усадили в седло. Этот внезапный перелом в ситуации положил начало разгрому противника и его бегству в тучах пыли, поднятой с растоптанного жнивья. Господь указал проигравшего — порочного короля. По выражению шахматистов, он едва не получил мат: мощный удар одного из самых доблестных рыцарей Франции, скользнувший по кольчуге, поразил его коня. Император вскочил на свежую лошадь и ускакал во весь опор. И с тех пор нигде не появлялся. На поле боя он оставил свою разбитую колесницу и орла со сломанными крыльями. Король не взял себе эти символы вселенской имперской власти и, как подобает покорному сыну, преподнес их папе Римскому, ярому противнику Фридриха.

В битве погибло множество пехотинцев, а «брабантцы», нанятые графом Булони, были полностью истреблены — еретики заслужили такую участь. Рыцарей погибло очень немного: Гильом Бретонец называет двоих убитых, но не в бою, а в результате несчастного случая. Среди многочисленных пленников были и двое графов-изменников. По обычаям тех лет победитель имел право лишить их жизни, поскольку они замышляли убийство короля. Но богобоязненный Филипп проявил милосердие: заковал пленников в кандалы и приказал поместить в надежное место, ибо выкуп за них мог дать немалые деньги. Не стал король вести переговоры о выкупе лишь одного человека — Рено де Даммартена, которого заточил на всю жизнь в Пероннскую башню. Всех остальных предстояло отпустить после уплаты выкупа, но предварительно пересчитать. В составленном в начале августа «списке пленных» числились 110 рыцарей, привезенных в Париж на крестьянских телегах, 16 — переданных баронам, и еще 3 — отданных королевским придворным. Всего пленных было в три раза более, но остальных к этому времени уже успели обменять на своих или же оставили под надежной охраной где-то по дороге, ведущей в Париж.

На всех перекрестках этой дороги весь народ, «и стар и млад, и мужчины и женщины, простой люд и вельможи», рукоплескал государю-победителю. Крестьяне с граблями и серпами, атрибутами кормящего их труда, «ибо то была пора уборки урожая», сбегались взглянуть на прикованного к телеге графа Ферранда, и «селяне, старухи и дети ругали его самыми последними словами». Взорам торжествующего короля-победителя и его воинов, олицетворявших мощь законного государства, предстало простонародье, получившее недолгую возможность в момент всеобщего ликования свободно выместить свои обиды на дурных сеньорах, наказанных за то, что осмелились нарушить порядок в обществе. По-другому встречали победителей в городах: здесь не было никакой ругани в адрес побежденных, никаких насмешек, а проходили хорошо организованные торжества. Колокольный звон, улицы, украшенные зелеными ветками, полевыми цветами, клир, встречавший кортеж хвалебными песнопениями, и пляшущие горожане. Кульминацией празднеств стал день вступления победителей в Париж, в обнесенную стенами центральную его часть — сите, где король был намерен отдохнуть. Празднование продолжалось, как повествует Гильом Бретонец, семь дней и семь ночей. Этим рассказчик хотел дать понять, что радость празднования была бесконечной, продлилась на все времена, стала безграничной, подобно зареву над иллюминированным Парижем, где «ночь стала светлой как день». Бог благословил короля, подтвердил его права, восстановил мир на земле, призвал обе половины ecclesia, мира христианского, и клир и народ, восславить победителя и возрадоваться. Действительно, вся «братия сообщества школ» вкупе с «гражданами высказала великое ликование сердец своих… в пирах, песнях и плясках», расточая бессчетно средства, как это полагалось в то время на свадебных церемониях. Впрочем, вместе с победой праздновался воистину брачный союз между народом и монархией.

Гильом Бретонец создал, используя в качестве основы этот рассказ, замечательный памятник — восславляющую монархическое государство поэму, состоящую почти из десяти тысяч стихотворных строф на латыни. На это у него ушло много времени, слишком много, чтобы успеть преподнести поэму своему господину. В 1224 году автор одарил ею нового короля — Людовика VIII. Написанная по образцу «Энеиды», «Филиппиада» прославляет Филиппа как короля франков, а битва при Бувине предстает как национальный триумф, как победа нации франков. «Кипевшие отвагой», бившиеся один против троих, смело идущие навстречу опасности воины-франки побеждают, ибо они сильны духом и добродетельны. Перед началом битвы брат Герен, гарцуя на коне перед строем ратников, напомнил им, что все они «из рода тех, кто издавна во всех битвах громил своих врагов». Но ведь в день Бувинской битвы в рядах сражавшихся как с одной, так и с другой стороны были бойцы, в чьих жилах текла одна и та же благородная кровь, — потому-то и рубились они с таким ожесточением. Противостояли друг другу франки, и этого было достаточно, чтобы не обесславить ни одного из них. Даже предателя Рено де Даммартена. «Скажем правду: воинская доблесть, явленная им в войне, была прирожденно присуща ему, и она ясно свидетельствовала, что он рожден от франков, и хоть его проступок уронил его в твоих глазах, о Франция, ты не должна стыдиться такого сына и краснеть за него…» Всем другим надлежало склониться перед франками: и «сынам Англии, для коих услады разврата и дары Вакха более привлекательны, нежели все то, чем может одарить грозный Марс», и, в особенности, тевтонам, и всем, кто говорил на их языке, германцам и северным фламандцам. Их поражение доказало, «что в ратном деле они стоят намного ниже людей Франции, с коими их на поле брани и сравнить невозможно». А их «дикая злоба», подобная звериной, оказалась неспособной противостоять прирожденной отваге «сынов Франции». Особо заметим, что здесь Франция не сводится более к Франкии Хлодвига или Роберта Благочестивого. В этот день, как поясняет далее Гильом Бретонец, король свел воедино силы «всех сынов Галлии», но здесь идет речь о Галлии, которую описал Цезарь в своих «Записках», иначе говоря, о территории, гораздо более обширной, чем одно королевство Филиппа.