История Франции. Средние века. От Гуго Капета до Жанны д`Арк - Жорж Дюби

Итак, в «Филиппиаде» перед читателем предстает единая нация, сплотившаяся вокруг своего вождя. А Филипп — уже не стареющий и осторожный человек, который стремится уклониться от битвы: король здесь — воин, кипящий отвагой, как и все войско его народа. Он жаждет боя, вопреки советам баронов, и горит желанием вступить в поединок с императором, чтобы, подобно Св. Михаилу, поразить копьем это воплощение сатаны. И нет ему утешения, когда, потеряв императора в толчее схватки, он вынужден отказаться от своего намерения. Ибо, подняв орифламму «подобно хоругви над крестным ходом», король выступил как защитник всего христианства, чтобы очистить его от еретической нечисти, распространителем которой был Оттон Брауншвейгский. Он грабил в Риме паломников, по его вине христианам не удавалось объединиться, чтобы снова освободить Гроб Господень.

Если верить Гильому Бретонцу, император, обратившись к своим ратникам перед началом битвы, заявил: «Следует предать смерти и изгнать и клириков, и монахов, обласканных Филиппом, восславляемых им, коих он всеми силами защищает». Надо оставить их в меньшем числе, держать в скудости, и пусть «рыцари, те, кто вершит дела общества, кто на войне и в мирное время обеспечивает покой и народу и клиру, владеют землями и взимают большую десятину». Не он ли, Оттон, действительно обнародовал закон, которым предписывалось, «чтобы церкви получали лишь малые десятины и лишь то, что жертвуют им принимающие постриг, и чтобы церкви передали ему свои сеньории, а он будет кормить народ и платить жалование рыцарям»? «Сколь много более будет пользы и проку от Церкви, — добавил он, — когда так я восстановлю справедливость. Пусть лучше добрые рыцари владеют хорошо возделанными полями, плодородными землями, щедро дарующими радость и богатство, чем эти ленивые и бесполезные выродки, явившиеся на свет только для того, чтобы пожирать хлеб, бездельничать и прохлаждаться». И вот против всех государей, полных неприязни к священникам, против проповедников, сбившихся с пути истинного и дающих этим государям повод проявить свою алчность, мутящих простонародье, против всех сеятелей смуты поднялся король Франции, выступая как защитник установленного порядка, хранитель Церкви с ее прочной мирской опорой, всего, на чем зиждется и сама священная монархия. Победа, дарованная Филиппу Господом, скрепила союз трона и алтаря.

Автор «Филиппиады» не описывает подробностей возвращения победителей в Париж по сельским дорогам. В ней уже нет ни слова о крестьянах, осыпающих язвительными насмешками плененных князей. В центре внимания — триумфальные празднества в столице, подобные римским чествованиям императоров-победителей. И Гильом не случайно упоминает о Тите, о Веспасиане: подобно Капетингу те тоже были грозой для еврейского народа. Но победа короля франков много выше по своему значению: ведь франки были победителями и самих римлян и освободили Галлию от их ига, а светоч знаний, горящий в парижских школах, принесен сюда из самой Греции. И Филипп — это не новый Цезарь, а, скорее, новый Александр Великий, герой античных времен, чьи подвиги к тому времени подробно описал Готье де Шатийон, секретарь нотариуса архиепископа Реймсского. Волна победного ликования, прокатившись от Парижа до самых отдаленных уголков королевства, сердцем которого был монарший двор, принесла радость во «все города, сите и большие села», ставшие теперь центрами денежного обращения, поднявшимися над миром замков и деревень и превратившимися в связующие звенья единой централизованной политической власти. «Так одна победа приносит тысячу других». Она собирает в единое сообщество великую нацию, ставя ее под власть государства.

И в «Филиппиаде» описано всеобщее ликование на празднестве, которое признательная Франция «подарила своему Филиппу». Кровь, пролитая под Бувином, словно бы окропила святой водой всех «детей Галлии», очистив их и вернув к непорочности первых дней Творения. К непорочности и равенству. Триумфальные церемонии на какое-то время стерли все и всяческие различия в «положении, достатке и занятии» людей. Рыцари, горожане и даже крестьяне — все в равной мере «озарены» тем небесным светом, который служителям Церкви дается прямо от Бога, а, будучи отражен от короля, которому победа придала новый блеск, свет сей падает и на всех мирян.

Автор «Филиппиады» различает в обществе четыре социальные категории: люди молитвы, воины, горожане и сельские жители. При этом Гильом Бретонец, намереваясь показать в поэме все государственное здание, особое старание прилагает к тому, чтобы сельское население было изображено на его истинном месте — как низшая, последняя категория, стоящая вне первых трех. Среди всех лишь крестьяне не сознают, какая слава выпала на их долю. И крестьянин имеет наглость думать, «что поднят вровень с самыми великими королями». Он, глупец, вообразил, что праздничный наряд, приукрасивший его на несколько часов, способен теперь надолго избавить его от невежества, грубости, привычки к повиновению, от тяжкого труда, данного ему судьбой, что, «сменив одеяние, он и сам может сойти за другого человека». Крестьянин забыл, что он лишь стопа ноги тела государственного, а к радостям королевского двора всегда допущены только три первых сословия, три социальные категории. Как видим, монархическая власть после битвы при Бувине перехватила у князей, своих противников, те идеи, которые легли в основу идеологии рыцарства. И вот, при опоре на три категории избранных — духовенство, дворянство и третье сословие, христианнейший король надолго, на много веков, встал над собранной воедино нацией, отечески о ней заботясь и требуя от каждого подданного сыновней преданности. После Бувина «можно было спросить себя, возлюбил ли король свой народ сильнее, чем народ возлюбил своего короля. И народ, и король словно соревновались в изъявлении своих чувств. И трудно было бы сказать, кому из них отдать в этом пальму первенства, чьи чувства горят ярче, настолько сильной была взаимная приязнь обоих, связавшая короля и народ чистейшими узами».

Пусть мне будет позволено закончить рассказ об одном из периодов чрезвычайно медленной эволюции структур указанием на одно конкретное событие, на одну точную дату. К вечеру 27 июля 1214 г. завершилась эволюция, длившаяся два века. Все было решено в результате одной битвы. «С тех пор не было никого, кто осмелился бы пойти войной на короля Филиппа, и он жил в великом мире и спокойствии, и все земли пребывали в мире многие годы». Так пишет об этом неизвестный летописец, трудившийся при дворе сира Бетюна. И он был совершенно прав. После Бувинской битвы король Франции мог спокойно восседать на своем троне, не утруждая себя походами, как и подобало человеку в его возрасте. Если вдруг возникала нужда в вылазке конных рыцарей, то у короля был сын, который выступал вместо него. Сыновнее послушание? Вопрос не закрыт. В те времена обычно складывались довольно натянутые отношения между престарелыми сеньорами, не спешившими умирать, и их наследниками. Есть немало свидетельств, заставляющих думать, что принц Людовик, унаследовавший от матери графство Артуа, вел свою собственную политику, а его жена Бланка Кастильская — женщина деятельная и властная, видимо, подогревала его стремление к независимости. Однако тот факт, что Филипп стал первым Капетингом, не допустившим при своей жизни коронования сына, ничего не доказывает. Его отец решился на коронацию сына лишь в последний момент, когда почувствовал, что силы покидают его. Не следует также думать, что после победы при Бувине Филипп мог спокойнее, чем его предшественники, смотреть на будущее династии. В любом роду вопрос о превращении наследника в соправителя решался с учетом конкретных обстоятельств. И, быть может, Филипп Август считал, что его бесспорному наследнику лучше не быть коронованному на то время, пока он отпускает его участвовать в столь рискованных предприятиях, как война в Англии в 1216 году (несмотря на отлучение от Церкви) или крестовый поход против альбигойцев с благословения папы Римского, от которых сам Филипп предпочел воздержаться.