Все, кого мы убили. Книга 1 - Олег Алифанов

О наивном розыгрыше Беранже уже не мог не жалеть я. Никто из тех, кого хоть краем задел странный сей предмет, не отнёсся к нему шутя или пренебрежительно. Пора бы в его отношении посерьёзнеть и мне. Теперь уже невозможно гнать от себя самого ещё одну причину моего стремления в Дамаск. Меня вела туда надежда, что в городе сем, славящимся школами иудейских мудрецов, проще всего найти знатоков нужного мне языка и могущих навести на догадку. Качающийся на спине уныло бредущего лошака, сам себе я напоминал сейчас легендарного основателя ордена креста и розы, стремящегося в сокровенный Дамкар.

Тревога – от того, что не знал я за что тревожиться – столь сумбурно мог я описать своё состояние. В самом деле, что переменилось с того, как я узнал личность NN и его цели? Лишь то, что одна тревога сменилась другой, ещё более загадочной. Зачем ему тот камень? Ведь не научным интересом влеком Карнаухов. Что таит в себе предмет сей, чем толкает человека на преступления в неведомых краях? Что потеряю я с его утратой, и что получит он с его обретением?

И не обронил ли я уже чего-нибудь неизмеримо важнейшего?

– Откуда Карнаухов узнал, что камень был у меня? – задал я более других мучивший меня вопрос.

Я не рассчитывал, конечно, на рассуждения Прохора, скорее нуждался хоть в каком-то собеседнике, чтобы разогнать свои мысли.

– А говорил я, то – важная вещь, – вторя моим мыслям, он вдруг в точности повторил тогдашние свои слова, и от манеры, с которой он их произнёс, дохнуло на меня запахом пыли, сорванной бурей с бескрайних степей нашего юга. – Узнать-то недолго. Хватился – камня нет, кинулся в обратно по своим следам добро своё искать. Выяснил, что на станции никого окромя немца да тебя не было – вот и зацепка.

«И тебя!» – хотел было огрызнуться я, но это прозвучало бы глупо, а я и без того чувствовал себя в дураках. Вряд ли бы кому-либо в голову пришло обвинить ямщика в присвоении пустых древностей – не скифская бляшка и не боспорская ваза – простой с виду камень с золотистыми, но не золотыми блёстками минеральных вкраплений.

– Чушь ты несёшь! Не ты, что ли, лошадей закладывал неподалёку, когда он Бларамбергу антики торговал?

– Во! – Прохор поднял палец, словно не расслышав последнего моего упрёка. – И я тоже думаю: а вор ли он? Или князь его так тебе представил? А коли сговорились они, и сделали вид такой, чтобы камешек ценный от других, настоящих воров, поглубже спрятать?

Я покосился на Артамонова. Тревога на его лице сменилась сейчас интересом, но на слова Хлебникова он только скривил недоуменно губы, что я понял как согласие с такой возможностью.

– Что же он его на станции сразу Бларамбергу не отдал? – произнёс я непонятно кому.

– А откуда ты знаешь, что он его немцу вёз? – подхватил Прохор. – Тоже князь наболтал? Сам ты посуди, что за нелепость отправить немцу ценную вещь через вора, в надежде, что тот ему её продаст, да немец ещё вдобавок и купит! А ну, как один не продаст или другой не позарится! Чистая конфузия выйдет.

– Чепуха какая-то, – подумав, сказал я. Как все простецы, кучер не следил за логикой своих же аргументов, опровергая каждым следующим положением совсем недавнее предыдущее. – Проще уж представить вора вором, а князя князем. Он украл, у него украли, вернулся в трактир, всё про меня вызнал и приехал сюда.

– А от кого узнал, что ты в Царьград поехал? Без княжьей братии не обошлось бы. И на какие деньги ехал? – воскликнул Прохор. – Ты его вспомни: скакал, как угорелый, налегке, багажа никакого, а одет беднее церковной мыши. Не то, что нынче, в шёлковый бурнус.

Неужели Прозоровский нанял такого, как Игнат… Я чуть не хватил себя по лбу. Какая непростительная недогадливость! Тогда на балу перед отъездом он, косясь в мою сторону, шептался с содержателем постоялого двора – так вот о чём говорили они! Как ни странно, невзирая на противоречия, другого объяснения не находилось, а рассказ его оказался настолько складным, что возразить оказалось совсем нечего. И всё же никак не мог, да и не желал я уразуметь ни математических причуд многочисленных отрицаний, ни человеческих мотивов поведения Игната.

– Кому такая нелепость придёт в голову? Потерял человек вещь, так это вовсе не значит, что её украл сосед по гостинице, который и близко не подходил! – возмутился я. – Бларамберга ведь не обвинил. Куда как проще предположить, что вывалился куль на скаку.

– Бывает так, что рассудил неправильно, а вывод – верный, – пожал плечами Прохор, словно вторгаясь в мои логические построения. – А немцу этот камень и сложить некуда, разве в панталоны. Ты у них и так в тёмных личностях ходил. Слышь, князь-то твой мог думать, что ты форменно француза человек, а все дуэли ваши – чтобы его с толку сбить. Французу он не доверял, вдруг подумал, что тот тебя и вызвал на подмогу? А Игнат свой, рожа рязанская, давно у него на содержании. И вещь-то важная, раз при одном таком подозрении решили тебя здесь догонять.

«Да мало ли что кому может вздуматься! Так недолго обвинить кого угодно во всех тяжких. Важно то, что есть на деле!» – едва не воскликнул я в гневе, но вовремя остановился. Вести спор со слугой, хоть и в звании секретаря, нелепо, вдвойне нелепо негодовать на чужой образ мысли, имея такой же. Тем более что в голову к Карнаухову я залезть не мог, за него додумывал недалёкий Прохор.

– В Мегиддо среди багажа камня не сыскали, – успокоившись, уже лениво сказал я. – Потом два раза квартиру мою обыскать не получилось, в третий раз вроде обшарили, да не нашли. Потому решили ограбить, что думали, конечно, что я скрижаль с собой в карманах таскаю и спать с ней ложусь?

– А ты почём знаешь, кто и сколько раз тебя обыскивал? – пробурчал Прохор.

А ведь и тут он снова прав! Не раз мне казалось, что вещи мои обнаруживались не на тех местах, где я оставлял их: и на корабле по пути в Яффу, и в Иерусалиме, и здесь, в Бейруте! И по части кошелька – как в воду глядит. Тот разбойник, которого допрашивали мы с Прохором, ведь не денежную печать искал – скрижаль с письменами! Вспомнил я, что грабители, перерывшие комнату мою ранее, не позарились на печать, значит – и они искали загадочный камень.

– Карнаухов, Голуа, Прозоровский… Но отчего он – или они – ищут с таким упорством! – воскликнул я в сердцах. – Ведь никто не мог знать наверное, что скрижаль у меня!

– Разве что Ведун им нашептал, – Прохор склонил свою голову прямо к моему уху.

Обернувшись, я упёрся взглядом в его осклабившуюся физиономию и хищный прищур чёрных глаз. От неожиданности я криво натянул поводья, и неказистый лошак мой, дёрнувшись влево, чуть не осыпался вслед за мелкими камнями с рыжего откоса. Так вот в чём дело! Почему же мне самому не пришло это в голову? У меня оставался какой-то нехороший осадок с того дня, и никак не мог я себе объяснить его причину. Все его речи виделись бестолковыми, как предсказания цыганки, и не хотел я выделить из плевела его пустых угроз рационального зерна. Но Ведун говорил, что видел скрижаль трижды, а с чего бы ему лгать? Всё сходилось: сперва Прозоровский, потом Карнаухов, третий я – все мы привозили к нему камень в свой черёд. Игнат знал его и мог вернуться – так сказать, погадать на удачу. А Ведун, положим, возьми, да и выложи всё. Имя моё он прочитал же в бумагах. А расстались мы со стариком по моей же неосторожной вспыльчивости врагами, вот и решил чужими руками отомстить – так и воплотилось бы собственное его предостережение «быть беде».