Проклятые поэты - Игорь Иванович Гарин

фиксированию самых сложных и наименее изученных ощущений и переживаний, создавая формы, капризные, утонченные и гипнотизирующие.

К искусству творить стихи прибавилось искусство творить свой поэтический облик, слагающийся из суммы надевавшихся поэтом масок. Их число и разнообразие указывает на значительность поэта, их подобранность – на его совершенство. Бодлер является перед нами и значительным, и совершенным. Он верит настолько горячо, что не может удерживаться от богохульства, истинный аристократ духа, он видит своих равных во всех обиженных жизнью, для него, знающего ослепительные вспышки красоты, уже не отвратительно никакое безобразье, весь позор повседневных городских пейзажей у него озарен воспоминаньями о иных, сказочных странах. Перед нами фигура одинаково далекая и от приторной слащавости Ростана, и от мелодраматического злодейства юного Ришпена.

Одним из первых Гумилёв определил поэзию Бодлера в духе хайдеггеровского «голоса бытия»: поэт почувствовал себя органом речи всего существующего и стал говорить не столько от своего лица, сколько от лица воображаемого Мира. Именно «новый взгляд», неповторимая перспектива сделали его визионером, открывшим вход в «иные миры», где уже «не отвратительно никакое безобразье» и где вера настолько горяча, что граничит с богохульством. Духовный аристократизм Бодлера Гумилёв усматривал в его «богоравности», в способности смотреть на мир «с точки зрения вечности».

«Переоценка всех ценностей», предпринятая Бодлером, сделала его влияние на мировую поэзию огромным: Гумилёв перечисляет французских и русских поэтов, чье творчество несет на себе явный отпечаток «Цветов Зла».

Среди переводов «Цветов Зла» на русский особое место занимает издание 1929 года, выпущенное Адрианом Ламбле в парижской типографии «Наварр». По мнению Ивана Карабутенко, за указанным псевдонимом скрывалась молодая Марина Цветаева!

Обращение Марины Цветаевой к «Цветам Зла» совершенно закономерно. Иначе и быть не могло. Произошло вот что: не случайный поворот головы русского поэта (кого бы из французов перевести на досуге…), а поворот сердца к родственному сердцу, обнаженного сердца – к обнаженному сердцу. «Мое обнаженное сердце» – так называется дневник Бодлера. Но это подсказанное Эдгаром По название может быть подзаголовком «Цветов Зла», книги-исповеди, и одновременно подзаголовком многих стихотворений, поэм и «прозаических» произведений Марины Цветаевой. Кстати, о «Зле». Столь эпатирующее название – причина многих недоразумений; Бодлер много неприятностей пережил из-за названия книги. Оно таит другой, более точный и более тонкий смысл. Маl в переводе с французского – не только зло, но и боль, страдание. (Иное дело, что боль – тоже зло!) Бодлер вкладывал в название именно этот, второй смысл, а словами: «Ни одна из современных книг не дышит таким ужасом перед Злом, как моя» – подтверждал это. Вспомним, кроме того, как он формулировал посвящение: «чародею французской словесности», то есть Теофилю Готье, посвящаются эти болезненные цветы (ces fleurs maladives). «Злое» начало едва брезжит, если не вовсе отсутствует, в то время как болевое начало – лейтмотив бодлеровской книги. Болевое начало – и лейтмотив всех цветаевских книг.

Я понимаю, что, появись сейчас книга под названием «Цветы Боли», многие были бы обескуражены и шокированы. Как в прошлом веке названием «Цветы Зла». Да и мне, откровенно говоря, знакомое сочетание нравится куда больше. Но я воспринимаю его скорее как звук, нежели смысл. Я очень хорошо знаю, что никакого «зла» бодлеровская книга не таит. Поэтому внешне жуткое название не страшит и не смущает.

Согласимся, что распахнутость души Марины Цветаевой созвучна распахнутости бодлеровской; аналогична их острота переживания каждого мига; сходен Идеал, мешающий Сплину сожрать душу. «Прóклятые женщины» Бодлера не могли не найти отзвук в душе той, что еще в конце 1914 – начале 1915 года создала изумительный цикл из семнадцати стихотворений («Подруга»); он решен в не менее трагическом ключе, чем «Дельфина и Ипполитта» Бодлера.

Согласимся, что мятежнице Цветаевой был понятен и близок и мятежный характер Бодлера, и тот раздел «Цветов Зла», что называется «Мятеж», не говоря уже о стихотворении «Мятежник»; между прочим, это стихотворение в переводе Адриана Ламбле начинается строкой: «Бросается с небес Архангел разъяренный…» Мы уже знаем, что «Архангел злобный» возникает в «Плаванье». Эта цветаевская вольность (и в том, и в другом случае в оригинале ангел) еще раз подтверждает, что Цветаева и Адриан Ламбле – одно лицо.

Интересно, когда явилось желание перевести «Цветы Зла»? Возможно, когда прочла в журнале «Весы», как Брюсов отчитывает Эллиса, поймав на том, что, переводя «Цветы Зла», тот руководствовался вовсе не оригиналом, а переводом Якубовича, который сам неправильно понял и передал смысл бодлеровских стихов и наставил на неверный путь Эллиса.

Или когда дописала в Феодосии стихотворение «Чародей», посвященное тому же Эллису, страстно пропагандирующему Бодлера; там есть строфа:

Две правды – два пути – две силы —

Две бездны: Данте и Бодлэр!

О, как он по-французски, милый,

Картавил «эр».

А может, когда прочла в журнале «Аполлон» (декабрь, 1909) сообщение Волошина: «Скончался судья Пинар, имя которого незабвенно в литературе, так как им были составлены обвинительные акты и велись процессы против Fleurs du Mal и Madame Bovari».

А может, когда плакала над письмами Наполеона, которого креолка Жозефин обижала так же, как мулатка Жанна Дюваль – Бодлера…

А может, когда в шестнадцать лет, покупая книги у Вольфа на Кузнецком, услышала вдруг «за левым плечом, где ангелу быть полагается – отрывистый лай, никогда не слышанный, тотчас же узнанный: „…Fleurs du Mal Бодлэра…“ – Поднимаю глаза, удар в сердце: Брюсов! Стою, уже найдя замену, перебираю книги, сердце в горле, за такие минуты – сейчас! – жизнь отдам». Стихотворение в прозе «Герой труда», кажущееся на первый взгляд бесконечной атакой против Брюсова, на самом деле – бесконечное, очень враждебное, очень страстное объяснение в любви. Оно как нельзя лучше убеждает, что каждый шаг Марины Цветаевой – в пику Брюсову, ради Брюсова! Он перевел несколько стихотворений Бодлера – она превзойдет, переведя всю книгу…

По мнению И. Карабутенко, цветаевский перевод «Цветов Зла» выполнен в глубокой тайне («Я – тайну – люблю отродясь, храню – отродясь») задолго до публикации и шлифовался на протяжении многих лет. Поэтический перевод «Плаванья», опубликованный под собственным именем, действительно во многом компланарен переводу «Путешествия» в книге Адриана Ламбле. Налицо присущая Марине Ивановне вариантность – переводя Пушкина на французский, она создавала более десятка версий одного и того же стихотворения.

Адриан Ламбле:

Смерть, старый капитан! Пора поднять ветрила!

Наскучил этот край, о Смерть! Плывем скорей!

Хоть небо и вода темнее, чем чернила,

Сердца,