Девушка из письма - Эмили Гунис

Внезапно, и без всяких предварительных признаков, жижа наполнила ее рот, началась рвота. Хелена издала стон, когда блевотина растеклась по ночной рубашке, а горло обожгло, как будто наружу исторгалась кислота.

Едва способная поднять руку и вытереть рот, она молилась, чтобы из коридора донеслись хоть чьи-то шаги. Но ничего не слышала. Только бешено колотившееся сердце в груди. Она посмотрела на толстую иглу, торчавшую из руки. Сама она не могла вынуть ее. Она была словно в ловушке.

Пока Хелена боролась со второй волной тошноты, раздались едва слышимые крики младенцев из родильного отделения, находившегося прямо под процедурным кабинетом. Они часто плакали по ночам. Порой сквозь толщину пола пробивались отчаянные вопли рожавшей женщины, становившиеся все громче и громче. Иногда это продолжалось часами. А затем наступала тишина, после чего раздавался плач новорожденного.

Для большинства людей нет ничего приятнее этого звука, но Хелена воспринимала его как если бы кто-то процарапал острым гвоздем школьную доску. Нежелательное напоминание о сотнях девушек, с пепельно-серыми лицами, стучавшихся в кабинет матери Карлин. О девушках, молча сидевших и смотревших, как перо ее авторучки бегает по бланкам договоров, в которых указывались все детали окончательного решения судеб их детей. А затем она произносила нечто вроде речи, подчеркивая, что это наилучшее решение, и самые разумные из них сразу ставили подписи. Другие пытались противиться, но в конце концов все сдавались благодаря силе убеждения матери Карлин.

Хелена совершенно не представляла себе, какой это ужас – отказ от ребенка. Ей было достаточно мучительных переживаний по поводу того, что она сама не способна была родить детей. А девушки всё прибывали, они были всё моложе, бледнее и всё более истощены. Она неоднократно пыталась бросить эту работу, передать свои обязанности кому-то другому, но отец Бенджамин настаивал, чтобы именно она продолжала этим заниматься. Она умела найти правильный подход к девушкам, заявлял он, они доверяли ей. Она же была всего лишь молоденькой помощницей юриста в мире, где всем правили мужчины, и не хотела, чтобы ее уволили с самой первой доставшейся ей должности.

Внезапно она услышала звук ключа, отпирающего замок. Она не понимала, почему дверь вообще заперли. Быть может, о ней забыли и теперь сюда пришла одна из уборщиц? Впрочем, не важно, почему ее бросили здесь. Имело значение только то, что теперь ее обнаружат. Ею овладело чувство невероятного облегчения, когда дверь со скрипом открылась, и свет из коридора на мгновение залил комнату. Кровать стояла изголовьем в сторону двери, и она не могла видеть, кто именно вошел, но отчетливо слышала движение позади себя.

«Эй! Кто это?» – прохрипела она, и засохшая рвота потрескалась в уголках ее губ.

Но в ответ не произнесли ни слова. Хелена вслушивалась в поскрипывание обуви по полу, дожидаясь, что сейчас кто-то подойдет и поможет ей.

«Эй! – Она напрягла голос, но получился только шепот. – Пожалуйста, отзовитесь. И ради бога, помогите мне».

Когда она повернула голову, чтобы увидеть, кто находился в комнате, то вдруг почувствовала на шее теплое дыхание, а потом, посмотрев ниже, заметила, как чья-то рука протянулась к прикроватной лампе и выключила ее. Процедурный кабинет моментально погрузился в кромешную тьму.

Хелена почувствовала, как потянули за иглу в ее предплечье, а затем острая боль пронзила всю руку снизу доверху. В шоке она застонала и попробовала другой рукой ощупать себя и понять, что произошло. Слезы обожгли глаза, когда она нащупала оборванный кусочек пластыря, которым закреплялась игла в ее фистуле[16]. Но вот только игла была теперь более чем наполовину извлечена.

Еле ворочая своими неуклюжими опухшими пальцами, Хелена постаралась воткнуть иглу на прежнее место, но только лишь вынула ее еще больше. Издала безмолвный крик от боли, когда начала рваться вокруг входного отверстия кожа, покрытая синяками. Каблуки защелкали по полу. Дверь быстро открылась и снова захлопнулась. Хелена почувствовала, как жидкость стекает по руке и по пальцам, образовывая лужицу под ее ладонью.

Кровь! Так много крови! Она как можно сильнее надавила на отверстие фистулы, но понимала: оказалась открытой артерия, и теперь она безостановочно истекала кровью.

Лужа крови становилась все больше и больше. Кровь уже перелилась через край кровати и струилась на пол. Хелена разразилась рыданиями, умоляя кого-нибудь помочь ей, но знала, что в длинном коридоре почти отказавший ей голос никто не услышит. Она была ослаблена и потеряла ощущение пространства, потянулась к красной кнопке, но ее рука отяжелела и почти не двигалась. В отчаянии она попыталась столкнуть прикроватную лампу с тумбочки, надеясь, что звук разбитого стекла привлечет внимание, заставит поднять тревогу, но сумела лишь опрокинуть, и теперь даже лампа оказалась вне ее досягаемости. Тошнота накатывала все новыми волнами, и ее стошнило, на сей раз через край кровати, когда она свесилась с нее, неспособная на большее.

Быстро пролетали драгоценные секунды. Комната начала кружиться, а в ее воображении стали возникать образы Джорджа. Вечер их первого свидания, ее желтое платье, танец на пляже под звездами, незабываемый поцелуй под ярким летним солнцем – она буквально слилась тогда с ним в единое целое. До сих пор казалось, что она ощущает привкус соли в морском воздухе.

Хелена сделала попытку вернуть свое тело целиком на постель, понимая, что падение с кровати станет для нее смертельным. Но в то же время испытывала напрасную надежду, что грохот все же заставит кого-нибудь срочно прибежать сюда. Однако распухшие ноги оказались чересчур тяжелыми. Она еще какое-то время ворочалась, заливалась слезами, молила о помощи, но скоро ослабла настолько, что уже не могла продолжать борьбу за жизнь. Комната продолжала вращаться перед глазами снова и снова, совершая круг за кругом, и у нее возникло ощущение бесконечности этого вращения.

«Помоги мне, Джордж», – прорыдала она, цепляясь за насквозь промокшие простыни и моля Бога только об одном: чтобы муж уже ждал ее по ту сторону.

Острая боль начала подниматься ползучим параличом по одной стороне ее тела. По ноге, по руке, а дальше и по лицу. А потом она уже и вовсе не могла шевелиться.

Закрыв глаза и горько оплакивая саму себя, она дожидалась конца и теперь уже обращалась к Господу с мольбой о прощении, повторяя одни и те же слова многократно.

«Смилуйся надо мной, Господь. Прости мне мои прегрешения».

6 февраля 2017 года, понедельник

Китти медленно шла по коридору, расписанному граффити, к квартире Аннабель Роуз, а из дверей, которые она проходила по пути, доносились то звуки телевизионных программ, то плач маленьких детей. Наконец она добралась до квартиры номер 117 и оглядела коридор в обе стороны, прежде чем нажать на кнопку звонка.

Сразу никто не отозвался. Она мгновенно почувствовала, как нарастает ее раздражение. Поправила на себе жакет и глубоко вдохнула. Ведь дала же себе слово сохранять спокойствие. Она не знала, как прозвучит версия произошедшего от Аннабель, и хотела выслушать ее, чтобы только потом дать волю эмоциям. Она совсем не спала, и уже первая половина утра сложилась тяжело для нее, а потому крайне необходимо было держать себя в руках. Она вытянула палец и снова нажала на кнопку звонка. На этот раз изнутри донеслись звуки, началось какое-то движение.