В лесу - Тана Френч

кустах сидел извращенец, который не любит мыться, либо Сандре все это почудилось.

– Может, и так, – согласилась Кэсси, и я снова завел двигатель. – Погоди-ка, а как мы с Девлином поступим?

– Я в машине сидеть не буду! – неожиданно громко выпалил я.

Брови у Кэсси поползли вверх.

– Я как раз подумала, что мне лучше бы, ну, не в машине, конечно, торчать, но отправить туда тебя одного, а самой сходить поговорить с теткой и двоюродными сестрами, а ты, когда освободишься, напиши мне. Поговори с Девлином с глазу на глаз как мужчина с мужчиной. При мне он про изнасилование рассказывать не станет.

– А-а, – немного смущенно протянул я, – ладно. Спасибо, Кэсс. Это ты хорошо придумала.

Она вышла из машины, и я, решив, что Кэсси хочет сесть за руль, стал перемещаться на пассажирское сиденье, однако Кэсси подошла к дереву, пошарила в траве и отыскала мою зажигалку.

– Держи. – Кэсси забралась в машину и, усмехнувшись, протянула зажигалку мне. – И теперь гони мне подарок на Рождество.

13

Когда я остановил машину перед домом Девлинов, Кэсси сказала:

– Роб, ты, может, уже и сам об этом думал, но не исключено, что сейчас расследование пойдет совсем в другом направлении.

– В смысле? – рассеянно спросил я.

– Помнишь, я говорила, что Кэти изнасиловали лишь для вида и что на преступление на сексуальной почве это непохоже? А ты дал нам подозреваемую, у которой нет сексуального мотива для изнасилования дочки Девлина и которая могла для этого воспользоваться посторонним предметом.

– Сандра? Спустя двадцать лет?

– Кэти стала знаменитостью – про нее написали в газете, для нее начали собирать деньги… Все это могло выбить ее из колеи.

– Кэсси, – я вдохнул поглубже, – я вырос в маленьком поселке и предпочитаю замечать очевидное. А очевидное сейчас – это Джонатан Девлин.

– Да я всего лишь предположила. Вдруг пригодится. – Она потянулась ко мне и неловко взъерошила мне волосы. – Давай, мальчишка из маленького поселка, вперед. Удачи.

* * *

Джонатан оказался дома, причем один. По его словам, Маргарет повела дочерей к сестре, но надолго ли и зачем, я не понял. Выглядел он жутко. Похудел так, что одежда и кожа на лице обвисли, постригся еще короче, отчего волосы словно облепили голову и вид у него сделался неприкаянный и потерянный. Мне вспомнились древние цивилизации, где осиротевшая родня бросала в погребальный костер собственные волосы. Девлин указал мне на диван, а сам уселся в кресло напротив, склонившись вперед, упершись локтями в колени и сцепив в замок руки. Дом словно опустел – ни запахов еды, ни бубнежа телевизора, ни гудения стиральной машины, ни раскрытой книги на кресле. Чем Девлин занимался до моего прихода, непонятно.

Чаю он мне не предложил. Я спросил, как у них дела (“А сами как думаете?”), объяснил, что мы разрабатываем несколько версий, уклончиво ответил на его скупые вопросы о том, какие именно версии, и спросил, не вспомнил ли он еще чего-нибудь полезного для расследования. Волнение, охватившее меня в машине, исчезло, едва я увидел Девлина. Я успокоился, а в мыслях появилась ясность, какой там не бывало уже несколько недель. Маргарет, Розалинд и Джессика могли в любой момент вернуться, и все же я почему-то не сомневался, что вернутся они еще не сейчас. Лучи раннего вечернего солнца просачивались сквозь пыльные окна и чуть золотили стеклянные дверцы шкафа и полированную столешницу, наполняя комнату зыбким, точно подводным свечением. Я слышал, как в кухне с тяжелой, мучительной неспешностью тикают настенные часы, но, кроме этого тиканья, ни единый звук не нарушал тишину, даже снаружи весь Нокнари будто испарился, оставив меня наедине с Джонатаном Девлином. Мы сидели друг напротив друга, разделенные маленьким кофейным столиком, и ответы вдруг оказались так близко – я буквально слышал, как они возятся и чирикают в углах комнаты. А значит, торопиться вовсе не обязательно.

– Это кто у вас так Шекспира любит? – спросил наконец я, убирая блокнот. Ответ особой важности не представлял, и все же я решил таким образом слегка разрядить обстановку, да и просто любопытно было.

Джонатан раздраженно нахмурился:

– Вы о чем?

– Имена ваших дочерей, – пояснил я, – Розалинда, Джессика, Катарина. Как героини шекспировских комедий. Полагаю, выбор имен не случаен.

Девлин моргнул и впервые посмотрел на меня почти тепло, с легкой улыбкой. Улыбка у него оказалась обаятельная, но при этом застенчивая, как у мальчишки, который все ждет, когда же кто-нибудь заметит его скаутский значок.

– Знаете, вы первый обратили внимание. Это я их так назвал, да.

Я смотрел на него – одновременно с одобрением и вопросительно.

– После свадьбы я решил заняться самообразованием – наверное, вы бы это так назвали. Нацелился прочесть все что полагается: Шекспира, Мильтона, Джорджа Оруэлла… Мильтон меня не особо впечатлил, зато Шекспир… Правда, сперва он оказался мне не по зубам, но в конце концов я вошел во вкус. Когда Маргарет ходила беременная близнецами, я дразнил ее, что если это мальчик с девочкой, то мы назовем их Виолой и Себастьяном, но Маргарет говорила, что их в школе задразнят… – Его улыбка угасла, он отвел взгляд.

Я знал, что это мой шанс – сейчас, когда я пробудил в нем симпатию.

– Очень красивые имена, – похвалил я.

Девлин рассеянно кивнул.

– Еще кое-что. Вам знакомы имена Кэтела Миллза и Шейна Уотерза?

– А что? – спросил Джонатан.

Мне почудилось, будто он насторожился, но Джонатан сидел спиной к окну, поэтому его лица я толком не видел.

– Эти имена всплыли во время расследования.

Его брови сдвинулись к переносице, тело напружинилось, как у бойцового пса.

– Вы что, подозреваете их?

– Нет, – твердо ответил я.

Даже и подозревай мы их, ему я не сказал бы, и не потому что это противоречит правилам, а просто он чересчур ненадежный в своей уязвимости. Словно сдавленная пружина. Если он не виновен – по крайней мере, в смерти Кэти, – то моему голосу достаточно дрогнуть – и Джонатан Девлин возьмет автомат и пойдет навестить старых дружков.

– Мы просто проверяем каждую зацепку. Вы могли бы рассказать мне о них?

Девлин смерил меня пристальным взглядом, но потом расслабился и откинулся назад.

– Мы дружили в детстве. Но уже много лет не общаемся.

– Когда вы подружились?

– Когда наши родители сюда переехали. То есть в семьдесят втором. Наши три семьи поселились тут первыми. Остальные дома еще строились. Тогда весь поселок нам принадлежал. Когда строители расходились, мы лазили по стройкам словно по какому-то огромному лабиринту. Нам тогда лет по шесть-семь было. – В его голосе я уловил глубокую, ставшую привычной