Ингвар и Ольха - Юрий Никитин

Удивленный, Ингвар обернулся. Его дыхание оборвалось, будтоконь ударил копытом под ложечку. Внезапно наступила полная тишина, словногромом поразила. По лестнице в их зал спускалась Ольха.

На ней было голубое платье, волосы украшены цветнымилентами, коса перекинута через плечо на грудь. Если и было платье раньше не поней, то девки подогнали быстро и умело. Она показалась Ингвару такой тонкой впоясе, что он невольно спрятал под стол руки. Пальцы зудели от уже знакомогожелания обхватить ее, проверить, соприкоснутся ли кончики.

У нее была тонкая белая шея, красивые запястья с узкимиладошками и гибкими пальцами, грудь ее была высокой, женственной. Узкий разрезплатья показывал тонкие нежные ключицы.

Лицо ее было гордым, даже надменным, но Ингвару почудилосьскрытое смущение. Гордая княжна не хочет признаться, что вынуждена надетьплатье с чужого плеча? От ненавистных русов?

Когда она сошла в зал, Олег встал, следом поднялись Асмунд,Рудый и Студен. Ингвар засопел, но воздел себя тоже, стараясь, чтобы оназаметила, что встал неохотно, заодно с друзьями и своим князем, просто чтобы невыбиваться из общего ряда. И не выказать неповиновения повелителю Новой Руси сего причудами.

Ольха наклонила голову чуть-чуть, принимая его объяснение.Ее холодный взгляд заверил, что она и не подумала бы, что он может встать из вежливости,она никогда на него такого не подумает, а кто скажет – не поверит.

– Боги, – сказал Рудый придушенным голосом, –я даже не знал… Какие же диковинные цветы в наших лесах!

– Цвет папоротника, – предположил Асмунд,посмотрел на Ольху, поправил себя: – Нет, Ольху ставить рядом нельзя. Любойцветок скукожится от зависти.

Олег молча улыбался одними глазами. Они стали яркими, какдва волшебных опала. От них шел странный колдовской свет. Ольха не смоглаудержать чуть разъехавшиеся в стороны уголки губ. Их восторг самый настоящий,неподдельный. Даже жрякать прекратили, хотя до этого не представляла той силы,что вырвала бы из цепких пальцев ложки с горячей ухой.

– Где, ты говоришь, твое племя? – спросилРудый. – Я поеду туда жить. Если надо, стану древлянином, буду по деревьямлазить…

Асмунд укоризненно покачал головой:

– Ну и дурень ты, Рудый, местами. Где ты еще такуюкрасу увидишь? Таких племен нет. В каждом такие рождаются раз в сто лет.

– А то и реже, – согласился Рудый. Он подобрал,наконец, свою ложку, не глядя, попытался зачерпнуть ухи, промахнулся. –Как ты сумела подобрать такое… такое красивое платье?

Он явно хотел сказать что-то другое, и Ольха еще сильнеепочувствовала свои рдеющие щеки, а жаркий румянец перебрался уже и на уши.

– Это Зверята… Она настояла.

Рудый перевел взгляд на Ингвара. Тот хлебал уху, губыраспухли от горячего. Глаза уткнулись в миску. Рудый покачал головой:

– Во жрет! Как Асмунд после Ладожского сидения. Все жекакая молодец Зверята! После того как Ингвар заставил ее раскрыть сундуки егоматери, она сделала все, чтобы это не было зря.

Ольха вздрогнула. Олег зачерпнул ухи, дул осторожно в ложку,но посматривал на все с живейшим интересом. Ингвар бросил на Ольху быстрыйвзгляд и снова уткнулся в миску.

– Сундуки его матери? – переспросила Ольхамедленно.

– Да, – сказал Рудый невозмутимо. В его хитрыхглазах прыгали бесики. – Ингвар так ими дорожил, так дорожил! Это все, чтоосталось от матери. Как он сам не надевал, ума не приложу.

Ольха почувствовала, как странная теплая волна захлестнуласердце. Если Рудый не врет, а так нагло при всех врать не станет, то это Ингварзаставил ключницу расстаться с сокровищами. Но зачем? С какой целью?

Несмотря на внутреннее сопротивление, все-таки чувствовалатепло. Так приятно, оказывается, когда кто-то о тебе заботится. До этоговремени она всегда заботилась о других. О младших братьях, о граде, торговле,войске, припасах на зиму, бортниках и охотниках, капище… Почему-то приятно,хотя мог затеять это, чтобы как-то унизить, на чем-то поймать… Нет, все равноприятно.

Она кивнула, чувствуя, как горячая кровь залила уже и щеки:

– Благодарствую… Хотя не знаю, зачем это сделано.

Ингвар прорычал, расплескивая уху по столу:

– Князь стряхнул тебя на мою ответственность… надеюсь,подтвердит! А раз уж это на мне, то должен как-то…

– Благодарствую, – сказала она холодно.

А Рудый, довольный и с блестящими глазами, сказал громко, сподъемом:

– Молодец Ингвар! Какой ловкий ход! Все равно чтоукрасть онучи, не снимая с ротозея сапог. Когда все время думаешь, какизбавиться поскорее, то и придумываешь. Ты прав, красиво одетую невесту скореевозьмут! Да уже сегодня начнут из рук рвать. Княже, твои гости приедут скоро?

Взоры обратились к великому князю. Тот неспешно хлебал уху,довольно жмурился. Ольха ощутила, что и она задержала дыхание.

Олег отозвался неспешно:

– Кто-то к концу ужина успеет, другие будут завтраутром. Надеюсь, Ингвар сумеет накормить всех.

Асмунд толкнул Ингвара. Тот, побледнев, смотрел неотрывно наОльху. Ингвар вздрогнул, кивнул торопливо:

– Да-да, княже. Всех, кто приедет, накормлю и напою. Испать найдется где.

– Погуляем, – сказал Рудый емузаговорщически. – Стряхнешь с рук пленницу, закатим пир, потом самизакатимся к девкам. Я заприметил новенький выводок. Свежие, как роса налепестках розы! Ну, помнишь, как мы однажды… Ты тогда ухватил сразу двух…

Ингвар ерзал, пытался перебить Рудого, толкнул к нему блюдос жареным гусем, но Рудый продолжал говорить громко, восторженно:

– Или ты трех загреб? Помню, та рыжая тоже вроде бы…

– Рудый, – сказал Ингвар угрожающе.

– Или и та, мясоморденькая…

– Рудый! – проревел Ингвар.

Рудый посмотрел в багровое лицо Ингвара, вдруг хлопнул себяпо лбу:

– Стой, чего это я? Мы ж говорили совсем о другом.Верно, ребята? О том, что такую красавицу сегодня же возьмут в жены. Ингварнаконец-то избавится, освободится… Свобода – великая ценность! Вон ради неевосстания поднимают.

– Заберут, – подтвердил Асмунд убежденно. –Как пить дать!

– Наконец-то Ингвар избавится…

– Отдохнет…

– Отоспится!

– Да, представляю, какой сейчас у него сон…

– А какой будет!

Четверо мужчин смотрели на Ингвара. Но он чувствовал тольковзгляд серых глаз и не знал, что сказать, в какую щелочку забиться, как суметьпровалиться сквозь землю, чтобы на свете и пыли от него не осталось, чтобы и непомнили.