Законы прикладной эвтаназии - Тим Скоренко

«Дим», – говорит она.

«Да?»

«Не звони мне больше никогда, пожалуйста. Я очень скоро уезжаю, и ты не сможешь последовать за мной».

Такие вещи не говорят по телефону.

Такие вещи вообще не говорят.

«Я поеду за тобой хоть на край света».

«Я уезжаю, Дима. Правда. Я не хочу разбивать тебе сердце. Ты очень хороший, но наша встреча была не ко времени. И в кино мы ходили зря».

«Но…» – тут даже он не знает, что сказать.

«Дима, поведи себя по-мужски. Прямо сейчас. Скажи: хорошо, Майя, я положу трубку и больше ты меня не услышишь никогда».

Молчание. Майя ждёт.

«Хорошо, Майя, – говорит он. – Я положу трубку и больше тебе не позвоню».

Она облегчённо вздыхает.

«Но я тебя люблю», – добавляет он и кладёт трубку, окончательно втаптывая Майю в отчаяние.

Алексей Николаевич Морозов сидит в предвариловке один. Ещё полчаса назад у него был сокамерник, но того куда-то увели, и теперь Морозову никто не мешает предаваться мыслям.

У него несколько жизней, и их довольно сложно объединить в одну. Даже невозможно. Первая жизнь – обычная. Он – врач, у него есть сын, у того есть жена и дочь. И всё, счастье для всех даром, и пусть никто не уйдёт обиженным. Вторая жизнь – это общество хранителей времени, которое теперь обрело новую грань – Майю и строительство анабиозиса. Третья жизнь – вот она, вокруг него. Они сплелись, три его жизни, и ничего хорошего из этого не вышло, только зло, боль, одиночество.

Проблема не в том, что ему дадут срок. Ну и дали бы – он бы отсидел с гордостью. Он был бы прав, он бы пострадал за свою правоту, как страдал за неё тот же Кеворкян.

Но Чашников показал ему самое страшное. Ты не прав, сказал Чашников и подтвердил это документально. И всё, мир развалился, распался на части, рассыпался на детали паззла.

Чем ты сможешь загладить свою вину, добрый доктор?

Алексей Николаевич достаёт из кармана то, что передал ему Чашников. То, что было завёрнуто в бумагу, которую он клал в карман, а затем доставал из него. Одна маленькая белая таблетка. То, чего нельзя купить в аптеке и непросто найти на чёрном рынке. Ключ к последней двери.

Что я оставляю здесь, думает он. Олега с его проблемами? Олег справится. Я не нужен ему.

Почти достроенный анабиозис? И без меня доделают.

Майю? Да, Майю.

Он думает о ней. Он думает о ней с той самой минуты, как привёл её в номер отеля в Харбине. Каждую минуту перед его взглядом стоят её глаза, её губы, её волосы, её фигура. Он любит её, но не может сказать об этом. Не сказал и никогда уже не скажет. Майя становится навязчивой идеей, то есть уже стала, стала давно.

Он рассматривает таблетку.

Таблетка – это не просто бегство от эвтаназии. Не бегство от собственной врачебной ошибки. Это в первую и основную очередь бегство от Майи.

По ночам – ещё до ареста – он погружался в мечты. Он хотел лечь в анабиозис и отправиться в будущее вместе с ней. Там его омолодят, и он станет её мужчиной. Пятьдесят три года – это молодость по понятиям двадцать седьмого века, не так ли? Может, и так. Эти ежедневные мечты страшнее, чем всё остальное. Они давят на него, заставляют сердце сжиматься и дрожать. А сердцу уже не двадцать лет, оно может не выдержать.

Впрочем, что теперь говорить. Мир вокруг него изменился не только в плане серых стен и смотрового окошечка в железной двери. Мир изменился гораздо сильнее. В его новом мире нет никакой Майи. Нет никакой больницы, никаких пациентов, никакой онкологии. В этом мире есть только он, наедине со своими страхами.

Алексей Николаевич Морозов подносит таблетку к губам.

Интересно, какая она на вкус. Он знает это – теоретически. Но теория – это одно, а практика – другое. Он думает, каково это – чувствовать, как таблетка опускается вниз по пищеводу, и понимать, что обратного пути уже нет. Что ты уже мёртв, просто пока ещё способен думать и разговаривать.

Неожиданно он вспоминает о громком деле, которое не сходило с экранов телевизоров четыре года назад. Дело об убийстве бывшего сотрудника ФСБ Александра Литвиненко. Он уехал в Лондон, попросил политического убежища и получил его. Морозов не помнит подробностей, но, кажется, Литвиненко активно критиковал действующую власть, а также был связан с подпольными террористическими группировками. И утверждал, что члены «Аль-Каиды» проходят подготовку в госструктурах РФ.

Но воспоминание о Литвиненко приходит по другой причине. Осенью 2006 года тот почувствовал себя плохо. Врачи подозревали отравление таллием.

Он умирал двадцать три дня. Двадцать три дня: новые диагнозы, новые подозрения. Выпадающие волосы, рвота, слабость, ухудшающееся зрение: карцинома, которая убивает человека за два года, здесь сжалась до двадцати дней. Потому что это был не таллий, а полоний-210, высокотоксичный радиоактивный нестабильный изотоп полония.

Каково это – лежать в больнице и знать, что тебе осталось несколько дней, хотя ещё пару недель назад ты был сильным и здоровым? Каково это – когда в твоей моче находят следы радиоактивного вещества? Каково это – знать, что никакое лечение уже не поможет, потому что твой спинной мозг не работает как нужно, не вырабатывает должное число лейкоцитов для поддержания иммунной системы?

Если Морозов сейчас положит в рот белую таблетку, двадцать три дня сожмутся для него в несколько секунд.

И пусть. Пусть будет так.

Майя, прощай. Прощай, моя девочка, моя последняя любовь.

Волковский, удачи тебе.

Олег, не забывай.

Маша, девочка Маша. Прости меня. Я действительно хотел тебе помочь, прости меня.

Простите меня все.

Новость приносит Волковский. Он заходит на кухню, где сидят Майя, повар Андрей и Женя. Оглядывает присутствующих, молчит.

«Что случилось?» – спрашивает Майя.

Она чувствует напряжение в воздухе. Чувствует, что Волковский должен что-то сказать, но не решается.

«Морозов умер».

«Как умер?» – Она поднимается с места.

«Покончил с собой в камере предварительного заключения. Записки не оставил».

«Как покончил?..»

Женя дополняет вопрос Майи:

«Они же даже шнурки забирают, как он умудрился?»

«Кто-то передал ему яд. Скорее всего, начальник больницы Чашников при встрече. Но уже ничего не докажешь. Он мог и с собой таблетку пронести».

Майя бессильно прислоняется к дверному косяку.

Она постаралась отдалить от себя факт преступления Морозова и его арест, но его смерть она игнорировать не может. Умер человек, благодаря которому она жива. Японскому анабиозису оставалось работать ещё от силы тридцать лет, говорил Морозов. Он дал ей очень многое, этот добрый доктор Айболит. А теперь он умер.