Карл Смелый. Жанна д’Арк - Александр Дюма

class="p">Как видите, добрый герцог с трудом давал прощение.

Правда, он согласился с тем, что эти города, входи­вшие в королевские владения, будут выкуплены, если у Франции когда-нибудь окажется достаточно денег, чтобы осуществить этот выкуп.

Кроме того, король Карл выразил сожаление по поводу смерти Иоанна Бесстрашного, заявил о своей полной непричастности к этой смерти и учредил в Монтро еже­годное богослужение, которое должно было происходить в годовщину убийства.

Погодите! Доброму герцогу предстоит еще больше рас­ширить свое герцогство, которое его сын попытается превратить в королевство.

Рене, герцог Барский, был взят в плен герцогом Бур­гундским во время битвы при Бюльньевиле. Четыре года его содержали в одной из башен Дижонского дворца. Добрый герцог позаботился не сказать о нем ни слова в Аррасском договоре.

И это случилось не по забывчивости — добрый герцог никогда не забывал о своих пленниках; к тому же, о нем замолвил слово Карл VII.

Однако добрый герцог ответил:

— Посмотрим позднее.

Доброго герцога останавливало то, что во время своего пленения узник унаследовал герцогство Анжуйское и графство Прованское от своего умершего брата и что Джованна II, умирая, призвала его на неаполитанский трон.

Столь богатый пленник, выходя из клетки, где он про­вел четыре года, должен был оставить на прутьях несколько перьев из своего крыла.

Рене оставил их два: Нёшатель в Лотарингии и Клер­мон в Аргонне.

Вдобавок он уплатил восемьдесят тысяч золотых экю. Это был тот самый Рене, которого позднее будут вполне справедливо называть в Провансе «добрым коро­лем Рене» и о котором Жорж Шатлен сочинил занятную хронику, начинающуюся со стихов:

Я короля Сицилии знавал: Одевшись пастушком, В наряде меховом, Он дни так коротал, И с посохом в руках, Оставив города, С женою пас стада. В вересковых лугах.[3]

Что же касается герцога Филиппа, то мы уже гово­рили, что он был очень добр по отношение к женщи­нам, а также очень добр по отношению к своим вне­брачным детям.

Однажды, за неимением лучшего занятия, мы развле­кали себя, наводя справки в архивах Лилля, в счетной палате, и там нам попалось несметное множество писем и актов доброго герцога, относящихся к столовым рас­ходам его внебрачных детей, а также к пенсиям их мате­рей и кормилиц.

Впрочем, галантный XV век был царством женщин. Давайте посчитаем.

Изабелла Баварская, которая погубила и продала Францию.

Валентина Миланская, которая утешала короля, стра­давшего от неверности жены и предательств братьев.

Жанна д'Арк, которая спасла королевство.

Агнесса Сорель, владетельница Боте, которая вложила в руки Карла VII меч, изгнавший англичан из Франции.

Жаклина Эно, отважная графиня, супруга четверых мужей, защищавшая свои владения лучше, чем она защи­щала лично себя.

Предметом поклонения в то время является не дева, а женщина.

Но, возможно, степенные фламандки отличались осо­бой строгостью?

Хорошо! Почитайте легенду о графине, которая произ­вела на свет триста шестьдесят пять детей.

Конечно, триста шестьдесят пять детей от одной жен­щины — это многовато, так что истинность упомянутой легенды можно оспорить; зато неоспоримы шестьдесят три бастарда графа Клевского; неоспорим Жан Бургунд­ский, епископ Камбре, совершающий торжественный молебен вместе со своими тридцатью шестью бастардами и сыновьями бастардов, которые прислуживают ему у алтаря; неоспоримо, наконец, что Филипп Добрый имел трех законных жен, двадцать семь любовниц и шестна­дцать побочных детей.

Ну а когда сжигали святую из Вокулёра, Орлеанскую деву, освободительницу Франции, что делал добрый гер­цог, предавший ее?

Он готовился к своему третьему браку и учреждал сим­волический орден Золотого Руна.

Его третья жена, которой предстояло через пять лет прозвести на свет нашего героя Карла, была португаль­ской инфантой, англичанкой по матери, Филиппе Лан­кастерской; что же касается ее отца, то им был отважный бастард Жуан I, основавший в Португалии новую дина­стию, подобно тому, как бастард Трастамара сделал это в Кастилии.

То были прекрасные времена для бастардов, и те из них, кому посчастливилось жить тогда, прекрасно это знали. В возрасте двенадцати лет Дюнуа не говорил, что он сын богатого и нелепого Канни, а называл себя бастардом Орлеанским!

Итак, в день своей свадьбы со смуглой португалкой добрый герцог Филипп учредил, как мы уже сказали, орден Золотого Руна и взял девиз: «Иного не желаю!»

Вряд ли можно найти девиз более двусмысленный и лживый.

Золотое руно! Не было ли это знаком почитания тех белокурых волос, которые фламандские художники, от Ван Эйка до Рубенса, изображали струящимися по плечам прекрасных фламандок? Не было ли это победой женщины Севера над женщиной Юга? Победой светлого над темным?

А девиз «Иного не желаю!»? Был ли он обязательством перед инфантой не иметь других женщин, кроме нее, или же обещанием всем этим победоносным красоткам из Гента и Брюгге оставаться верным им вопреки всему?

Это бракосочетание стало поводом для небывалых празднеств, для грандиозных торжеств, для безумных пиров. Непомерные расходы, произведенные в Брюгге, способны были разорить короля.

Кто же понес эти расходы? Коммуна, город, Брюгге.

Брюгге благодаря тому, что семнадцать стран имели там свои торговые конторы, был тогда, возможно, самым богатым городом мира.

Его улицы были устланы самыми красивыми и самыми дорогими фландрскими коврами. В течение целой недели вино текло по этим улицам рекой: из пасти льва лилось рейнское, оленя — бонское. Во время пиршества их сме­нял единорог, извергавший струи розовой воды и маль­вазии.

Таким образом, герцог Бургундский достиг вершины своего богатства и могущества, и, если бы у него был сын, этот сын мог бы именоваться герцогом Бургунд­ским, Лотарингским, Брабантским, Лимбургским и Гель- дернским, графом Фландрским и Артуа, пфальцграфом Эно, Голландии, Зеландии, Намюра и Зютфена, владете­лем Фрисландии, Салена и Мехелена.

Этот сын, как мы уже говорили, родился 10 ноября 1435 года и, вместо титула графа Неверского, который получали при рождении его отец и дед, получил титул графа де Шароле.

Рождение мальчика стало исполнением желаний гер­цога и довело до предела безумия гордыню того, кого иностранцы называли «великим герцогом Запада».

Дадим представление об этом безумии.

Поскольку из-за какой-то болезни доброму герцогу пришлось обрить голову, был издан указ, обязывавший всех дворян брить голову, как это сделал их герцог.

Пятьсот дворян повиновались; но так как Филипп Добрый справедливо рассудил, что кое-кто пожелает уклониться от исполнения указа, он уполномочил мес­сира Петера фон Хагенбаха осмотреть мятежные головы и срезать строптивые волосы.

Впрочем, после рождения наследника герцога случи­лось то, что случается со всяким достоянием, которое доводит меру богатства до крайности: с того момента, когда это богатство достигает своей вершины и не может больше увеличиваться, оно некоторое время остается на прежнем уровне, а