Бутырка. Тюремная тетрадь - Ольга Романова

Второй эпизод — разговор, свидетелем которого я стал несколько дней тому назад. Разговор состоялся между представителем администрации и арестантом. Арестант интересовался у представителя администрации, когда же, наконец, поднимут с «воровского продола» только что назначенного положенца Бадри в общую камеру, чтобы он мог нормально управлять блатной массой, так как делать это, находясь на «воровском», невозможно. Представитель администрации был неумолим: «Получена установка — положенцем в Бутырке грузин не будет». Это должен быть русский человек. Арестант просил, чтобы начальник тюрьмы принял Бадри и поговорил с ним, так как он разумный человек и все-таки назначен ворами. Ничего, говорил представитель администрации, назначат другого. Нам, к примеру, подходит Ш.

Все так и получилось. Во избежание внутреннего конфликта Бадри был переведен в изолятор «Матросская тишина», а тот же вор, который назначал Бадри, новым положенцем назначил именно г-на Ш., о котором я раннее слышал от представителя администрации.

27.11.08

Сегодня ко мне приезжали следователи, чтобы предъявить мне обвинение. Это, конечно, цирк! Следствие по делу началось в июле 2007 года. Наконец к 10 ноября 2008 года следствие определилось, в чем точно меня обвинить. При этом следствие очень сильно рассчитывало, что я дам признательные показания при предъявлении мне обвинения. Как я понимаю, основных способов убеждения меня было два.

Первый, официальный, исходил напрямую от следователя. Она даже приходила ко мне в СИЗО в середине октября — без адвокатов, только в присутствии майора (сейчас уже подполковника). На мое предложение — позвонить адвокатам по телефону, так как они только что были у меня и ушли, следователь ответила, что разговор короткий и не стоит. Мне стало любопытно, что следствие придумало на этот раз — и я согласился ее послушать. Следователь заявила, что я могу выйти под подписку о невыезде, если в РФ приедет и даст показания С.К., мой предполагаемый подельник. На этом месте у меня возник огромный вопрос в адекватности следователя. Во-первых, как я, лишенный средств связи (по крайней мере, по мнению следствия), смог бы связаться с С.К., оставаясь в тюрьме? Следователь предложила доверить этот разговор кому-либо из адвокатов. Тоже спорный момент. Кто бы стал доверять словам чужого человека, тем более в вопросах личной безопасности? Сам я навряд ли бы стал, да и любой на его месте. Во-вторых, каковы были для С.К. гарантии безопасности, под которыми я понимаю его свободу? Следователь отметила, что его гарантии — это ее слово офицера. Учитывая, что ее слова становились все менее адекватными, я счел это предложение издевкой.

Как следователь считает возможной гарантию, полученную из уст третьего человека, при том, что человек (то есть я), на кого ссылается посредник (он же адвокат), мило сидит себе в тюрьме?

Я отметил, что если следователь действительно хочет узнать истину, то лучшей гарантией свободы для С.К. и адекватности его реакции на мои слова будет моя свобода в любой форме — подписка о невыезде или иное. Следователь ожидала такой реакции, истина ей была, на мой взгляд, не интересна. Я только не понял, зачем она приходила. Она считала, что может вот так вот развести? Возможный смысл ее визита я уловил в последнем вопросе — «Как Вам Ваши условия содержания?» Я ответил, что очень плохие. Я попросил у нее помощи в возможном улучшении условий содержания и получил стандартный ответ — это не в наших силах. Мы из разных ведомств.

Как ни печально, одна из адвокатских команд, меня защищавших, работала, как оказалось, совместно с заказчиком. Они говорили мне: как только следствие будет закончено и Вам предъявят обвинения, есть шанс, очень большой шанс, что Вас выпустят под подписку, так как повлиять на свидетелей и помешать завершению следствия Вы не сможете. Я думаю, что это чистой воды разговоры в пользу бедных, скорее направленные на то, чтобы ускорить сроки следствия за счет спешки с окончательным предъявлением обвинения. Эта версия удобна адвокатам, чтобы гнать дело в суд, а не бороться за каждую запятую на стадии следствия путем подачи жалоб, ходатайств и иных действий, которые бы реально свидетельствовали о работе адвокатов. А брать на себя функции Кашпировского — вот будет так — не их (адвокатов) работа.

Второй способ убеждения был неофициальный. Как я уже рассказывал, началось это еще в конце августа — это шантаж и угроза. То, что я переехал в новую камеру (тогда еще к Алексею), избавило меня от недружественного общения со стороны представителей администрации тюрьмы. Но это вовсе не означало конца усилий оперов из МВД по моему прессингу. Через несколько дней после моего переезда меня вызвал человек, которому я был обязан переводом в новую камеру и определенной защитой. «Послушай, — сказал он, — твой опер из МВД не унимается. Я буду тебя защищать, мне не нужны неприятности в тюрьме. Но имей в виду: они просят, чтобы мы тебя прессанули. В разговорах с ними говори, что у тебя все плохо, и проси о помощи. Твою камеру курирую я, не беспокойся — все будет ОК. Но меня по выходным не бывает, если будут ЧП — пускай твой сокамерник найдет способ поставить меня в курс».

Я спросил, зачем играть, просить о помощи. Мне ответили — чтобы у оперов было убеждение, что идет работа в нужном русле. Так как какие у них связи на более высоком уровне и не захотят ли они перекинуть тебя на другой централ, мы не знаем.

Мой новый знакомый глядел как в воду — по поводу выходных и ЧП. Через некоторое время, в выходные, меня попытались перекинуть в камеру к представителям горских народов, которые стали проявлять излишнюю осведомленность в моем деле. Но к счастью, это было воскресенье, а в понедельник меня перевели обратно. Впоследствии меня несколько раз выводили из камеры и закрывали одного на «сборке» часа на 3–4. Мой новый знакомый сказал мне, что таким образом он скрывал меня от эмвэдэшних оперов, когда получал информацию, что они хотят приехать пообщаться. В общем, меня никто не трогал, но вокруг была разведена бурная деятельность.

После встречи с госпожой следователем я рассказал моему новому знакомому наш разговор с ней — в части ее возможной помощи в улучшении моих условий. Его очень удивил ее ответ, что они ничего не могут. Он задал риторический вопрос: «Зачем же они тогда приезжают и просят об обратном — сделать условия невыносимыми?».

Так вот, когда после всех этих действий, 11 ноября 2008 года, ко мне приходила помощник следователя, бабуля, прикомандированная из-под Нижнего Новгорода, и предъявила мне обвинение по статье 159 части 4, она очень рассчитывала от меня получить показания (признательные). Когда же я, сославшись на статью 51 Конституции РФ, дающую право не свидетельствовать против родственников и себя, заявил, что показания буду давать только в суде — это явилось неожиданностью для следствия. И следствие поступило импульсивно, как бы говоря — не хочешь по-хорошему, будет по-плохому. За две недели был найден новый состав преступления, ст. 174 через 30-ю, попытка легализации. И вот сегодня мне было предъявлено обвинение уже в новой редакции. Предъявлял его майор, который уже не ждал никаких показаний.