Город звериного стиля - Ольга Сергеевна Апреликова

и себя спасут. Оне… Ну, если уж не добрей нас, дак честнее. Сколько раз уж так-то спасали. Все выжили, деды-прадеды, а какая свистопляска вокруг шла! То бунты, то войны, то революции, то аресты да этапы. Ладом, считай, и не жили. Одни напасти да кровища. А мы все тут. И они тут уж, с нами.

– Дед, ты колдун, что ли?

– Да какой из меня колдун, – усмехнулся дед. – Так, вежливец[4]. Больше знаю, чем могу. Да и то по камням да по металлу больше знаю, чем по людям. Камни слышу, да тут непонятно, то ли опыт, то ли тайная сила. Я так думаю, что все ж опыт. Как плечо-то?

Плечо ныло, но Мур относился к боли, как к белому шуму:

– Все нормально.

– А пойдем, Петька. Покажу тебе дом. Ты ж не болтун, да, внучок?

Дед впервые назвал Мура по имени. Терпеть Мур это имя не мог. Его даже мама так не звала, а все «Мурашкой». Сейчас оказалось, что дед, отец и сам Мур были полными тезками – все нотариусы удивлялись. Только даты рождения разные, а так бы – один на все поколения Мураш… Петька – это Петр. Петр – это значит «камень». Самое геологическое имя.

Мур первый этаж и не рассмотрел еще толком, всё скорей пробегал наверх к деду по скрипучей лестнице с истертыми до толщины фанеры ступеньками. На первом этаже, дед объяснил еще в первый вечер, зимой он теперь не живет, больно затратно ремонтировать печку. Под шагами деда грустно скрипели ступеньки:

– А раньше было теплее, чем наверху: кирпичные стены толстые, окна маленькие, как раз на долгие зимы строили. А печь старая, свиязевская, дымоводы как лабиринт. Мастера такого не найти уже.

– Свиязевская?

– Инженер такой был в девятнадцатом веке. А печка… Думаю вот, сломать или не трогать.

– Зачем ломать? – смотреть в сумерках на побелку выстывшей навсегда печки было отчего-то жутко.

– Батя говорил, вроде есть в ней что-то. Его дед, мой прадед, ему нашептал. Печка-то, чтоб дом берегла, должна, мол, в себе хранить… Что-то. Да я только так и не понял, что это за «что-то». Батю не расспросил толком, ерунда все, считал, а теперь вот под старость то ли поглупел, то ли умудрел, не знаю. А интересно. Или «что-то» там, или попросту клад. Дело обычное. Сам мужика-печника встречал, который в старых домах печки перекладывал и, бывало дело, по малости там находил, пятачки царские или что получше. А потом и вовсе стал по брошенным деревням ездить, печки ломать. Джип, говорит, купил.

– Мне жалко печку ломать, – Муру казалось, что и весь дом, этот нижний кирпичный этаж, за двести лет спекшийся в монолит, с мертвой печкой, с глубокими окошками, тонет в земле, медленно-медленно.

Снаружи уже вечерело, предметы еле угадывались. Комнаты пахли холодными стенами, известкой, пылью, золой от печки – и все были заставлены стеллажами с образцами камней и руд, ящиками, коробками, пыльными банками с песком. Дед щелкнул черным выключателем, и свет низко спускавшейся лампы в зеленом жестяном абажуре выхватил из сумерек стол с инструментами, с камнями. В углах комнаты стало только темнее. Муру не хотелось даже смотреть в углы. Вдруг там правда – эти. «Они». Силы природы. Поэтому он подошел под желтый свет к столу и потрогал причудливый кусок породы, сплавленный, казалось, из угловатых больших и мелких обломков. Вспомнил слово:

– Брекчия.

– А это? – дед ткнул пальцем в другую глыбку.

Мур и эту потрогал:

– Если обломочный материал окатанный, значит, конгломерат. Галька на кварцит похожа.

– А цемент?

– Дед, да откуда ж я знаю. Я только камешки в детстве собирал, да и то так, простые. Подножные.

– Собирал, значит, – дед довольно улыбнулся. – Я вот тоже собирал. С детства. Нравится?

– Я не знаю. Их столько, что вроде как не в человеческих силах разобраться, – Мур взял в ладони шар размером с яблоко, выточенный из конгломерата охряного цвета с бурыми, черными, белыми пятнами разных пород. Будто держишь маленький тяжелый юпитер. Таких пятнистых планеток еще штук пять поблескивало на столе и куда больше лежало рядом на полу в ящике со стружками – в самом деле как подземные яблоки. И что, можно? Вот просто взять себе эти яблоки – геологию эту дедову? Унаследовать и коллекцию, и знания, и заниматься всю жизнь не какой-то офисной ерундой, а вот таким делом серьезным? Камни. Сколько их, всяких разных! – Но я бы стал разбираться. Они мне все нравятся. Простые даже больше, чем дорогие. Самоцветов я что-то стесняюсь. Граниты да габбро – вроде как свои, незатейливые ребята, надежные. Основательные.

Дед уставился на шар в его ладонях:

– А пульс камня слышишь?

– То Суседушка, то пульс камня. Ты мне еще про Хозяйку Медной горы расскажи, – он невольно вспомнил Дольку. Надо позвонить, спросить, как там и она, и сестренка. – Или про Белого спелеолога.

– И расскажу, как время придет. По пещерам-то пошарься с мое, так не то что в Белого, а и в горных хозяев поверишь. Я-то что, возраст, а ты парень молодой, девки горные как раз таких и уводят, – дед задумчиво взял со стола какой-то камешек с блестящей прожилкой. – В пещере-то бывал когда?

– В Саблино под Петербургом. С классом. Но там просто песок добывали, чтоб хрусталь варить. Какая-то ненастоящая пещера, так, выработки.

– А у нас тут настоящих почти восемьсот только открытых. Есть ледяные, есть с реликтовым льдом, есть затопленные. Еще сколько-то, которые местные в тайне держат. Или те, о которых забыли давно. Народу ведь тут погибло сколько, кто тайные места знал. Ну и таких далеких мест, куда только чудом добраться, хватает. Там дальше к Кунгуру – карст, пустоты, пещеры. Так вот идешь меж елок, ступишь куда – и провалишься. Глядишь, вот тебе и новая пещера. Вон Семь Пятниц[5] в восемнадцатом году так и открыли.

– И ты так – ступал и хрусть?

– Было дело. А камни… Да, архейские-то гнейсы…

Дед подошел к одному ящику, к другому, наконец вынул зелено-серый пестроватый кусок породы, подал Муру:

– Вот. Гиперстеновый плагиогнейс. Три с половиной миллиарда лет назад зародился. Всего через полмиллиарда после формирования современной литосферы, под высокими давлениями и температурами, среди прочих гнейсов, сланцев и амфиболитов. Другие породы с тех пор размалывало до песка, пыли и глинистых частиц, едва не до атомов, и снова складывало в камень, и так не раз. Ну как наши пермские песчаники, например. А этот – неизменен все миллиарды лет… Чего молчишь?

– Страшно.

– На-ко вот, – дед порылся в ящике и подал небольшой кусочек такого же камня. – Глыбу-то эту тебе куда, а этот можно в кармане носить.

– Спасибо, – Мур зажал камешек в кулаке. Все равно осознать эти миллиарды лет мозг не мог.

Дед усмехнулся:

– Привыкнешь. Ну, осмотрелся? Пойдем дальше.

В чулане, дверь в который открывалась в дальней комнате, дед открыл люк в полу, щелкнул таким же черным старинным выключателем – и желтый свет зажегся под полом, осветил добротную лестницу и красные кирпичные стены.

– Это голбец, – сказал дед, развернулся и стал осторожно спускаться. – Ну, подпол. Древняя система хранения.

Мур, отгоняя воспоминания обо всех просмотренных ужастиках про подвалы и крепче сжимая камешек, спустился за ним, как в холодную воду. Тут и правда было куда холоднее, даже пахло морозом. Вдоль стен – полки с ящиками, полными консервных банок, бачки из нержавейки с крупами, какие-то канистры, коробки с упаковками ИРП, причем с маркировкой этого года. Куда деду столько припасов?

– Экспедиционная привычка.

– Да ты так можешь пару лет в магазин не ходить.

– Пусть будет, – усмехнулся дед. – Мало ли. История державы, знаешь, предмет доходчивый. Ну смотри, внук, – дед открыл короб из нержавейки, полный пакетов с гречкой, сунул вдоль стенки руку и достал большой кованый ключ: – Там магнит для ключа, еще батя приладил. А теперь двинем… Давай на себя.

И они вместе отодвинули короб. Под ним оказались те же бетонные плиты, что и по всему голбцу. Дед нажал на третий кирпич снизу, в стене что-то хрустнуло, и одна из бетонных плит приподнялась настолько, чтоб подсунуть пальцы. Еще один люк. Дед сунул пальцы в щель – оттуда