Доктор гад - Евгения Дербоглав

И на этом письмо обрывалось. Лирна Сироса, согласно информации в уведомлении, после долгой мучительной болезни прошла через доброкончание – была умерщвлена всемирным милосердием сертифицированного хирурга Ш. Дирлиса. Она так и не узнала, что Дитр Парцес прибыл спросить у неё, как дела. Чем растворилась Лирна Сироса? Этого ему никогда не узнать. Одушевила ли она сына? Навряд ли – ведь она умерла в Акке, а он тут, в столице.

«А может, сходить назад на год или два – когда она ещё была жива? Когда этот мешок с горем был женат и не пил как проклятый? Когда не было тумана?» – думал Дитр, но вдруг понял, что тень, которая угрожающе заскреблась внутри, точно не позволит ему этого сделать. Тут тени было где развернуться, тут был хаос. В здоровой обстановке террорист действовать не любил.

«Впрочем, не больно-то и хотелось», – Дитр бросил взгляд на спящего с котом на голове врача. Лирна Сироса вырастила не нравственного урода, не всемирного вредителя, а всего лишь несчастного человека – скорее всего, тут её вины не было. У Рофомма Ребуса не было ни единого шанса стать счастливым. Хотя он явно пытался, понял Дитр, обнаружив в столе эскизные портреты обнажённой женщины. Листки с рисунками были подписаны неким Д. Таттцесом, очевидно, тем же, что подарил ему часы. «Надо будет похвалить ноги его жены, когда проснётся. Гралейцы такое любят». У Ребуса была красивая жена, даже чересчур – или Таттцес из симпатии к другу такой её изобразил.

Номер «Схрона» подробно описывал новый «закон о доброкончании», согласно которому врачи могли обрывать жизнь неизлечимо больных пациентов по просьбе последних. Дитр удивлённо приподнял бровь – время, к которому он привык, часто сотрясалось дискуссиями по поводу убийства милосердия, которое прощалось только военным и только в условиях чрезвычайного положения. Боясь произвола, государство запрещало такое даже полицейским под страхом расстрела. Но всякий раз, когда подобное случалось, полиция прикрывала своих – вспомнить хотя бы Ралда, застрелившего женщину, которую тень маньяка заставила проглотить битое стекло и обрекла на мучительную смерть.

Но и в этом времени принятие закона сопровождалось скандалами. Саму личность инициатора лобби, доктора Рофомма Ребуса, журналист определил как «скандальную». Ребус, по его словам, лишь искал способ заставить душескоп заработать в полную силу, превратить его из диагностического прибора в систему, с помощью которой можно оперировать душу. Для этого требовалось заключить со всемирным посмертием контракт наподобие тех, что заключали целители древнего государства ирмитов, ныне затерянного в песках и населённого демонами. На вопрос, нет ли у него опасений, что Конфедерация повторит путь ирмитов, Ребус ответил отрицательно, добавив, что ему по большей части плевать и свой выбор он уже сделал и принёс должную жертву («Прим. ред.: что бы это ни значило»). Отступление от контракта влекло за собой всемирные санкции, силу которых определяло совершённое нарушение, – то был первый закон, за исполнением которого не нужно было следить полиции и чиновникам.

– Натворил ты тут дел, доктор, – Дитр присел рядом с ним на диван и погладил спящего по плечу. Котёнок тут же проснулся и, зашипев, предостерегающе поднял лапу с выпущенными когтями. Зверюга мало чем отличалась от его коллег.

Место, наверное, тоже пронизано золотыми нитями времени – ведь как-то же работают сейсмологи и метеопредсказатели, не опираясь на человеческую суть. Дитр, рискуя опять подхватить головокружение и тошноту, раскинул текущее, нащупывая прошлое, и стал медленно смотреть.

Трое человек ползали по полу между разложенных бумаг и свитков – Ребус, Равила Лорца и какой-то худой мужчина в очках в форме врача Больничной дуги.

– Получается сущая чушь, если переводить дословно, – сказал мужчина в очках. – Укрепить… слияние… руки исцеляющей и мёртвого?

– Посмертия, – предположила Равила.

– Укрепить слияние руки исцеляющей и посмертия чистотой гласа отвечающего, вот что получилось. – Рука исцеляющая – это мы с вами, – проговорил Ребус, тряся спичками над ухом. Он выглядел ещё не так жалко, но уже превращался в нечто неопрятное и небритое. – Чистота гласа отвечающего – имеется в виду искренность и добрые намерения при заключении контракта со всемиром, если я не ошибаюсь.

– Как с ним говорить? Что ему отвечать? – третий человек снял очки. – Там миллионы голосов, я сегодня на операции…

– Что? – резко вскинулась Равила. – Что на операции, Шорл?

– Я чуть не сошёл с ума, клянусь, – молодой и страшно испуганный Шорл Дирлис принялся протирать очки шейным платком. – А может, и сошёл. «Кто ты?» – оно меня спрашивало, орало, шипело, пищало, плакало, рычало… а ещё дёргало за скальпель. Я, как идиот, стоял с трясущейся рукой, пока ассистент меня не окликнул. Я ничего не ответил. Мне страшно, коллеги.

Ребус поднял голову, словно хотел что-то съязвить, но вдруг передумал и лишь сказал:

– Дальше давай работать. Надо дальше.

Дитр отвёл взгляд назад, и кабинет изменился. Кабинет был чистым, как и кафтан человека, который, перегнувшись через стол, шептал что-то охающей под ним женщине. Ногу женщина закинула ему на поясницу, а огромные зелёные глаза смотрели через его плечо в никуда. Женщина, в которой Дитр узнал даму с портрета в столе шеф-душевника, накручивала на палец блестящие кудри на затылке мужа, а тот целовал её шею и называл своей радостью. И прежде, чем Дитр, смутившись, отвёл взгляд от слишком личной временной картины, женщина вдруг дёрнулась и, оттолкнув мужа, ловко вынырнула из-под него, оправила юбку и принялась застёгивать чиновничий мундир с серым лацканом низшего ранга.

– Прости, я не очень хорошо себя чувствую, – с каким-то надрывом проговорила она.

– Ничего, ничего, радость, – Ребус выпрямился и принялся возиться с пуговицами на брюках. – Тебе чем-нибудь помочь? – ласково осведомился он, проведя пальцем по щеке женщины. Видеть простые проявления нежности от этого человека было сравнимо с первым взглядом в окуляр душескопа. – Нет? Ну что же, – он поцеловал её ладонь с внутренней стороны, – вечером увидимся, иди, радость. Радость моя, которая всегда будет со мной.

Женщина отняла руку и развернулась к выходу.

– Нет, не буду, – прошептала она, но Ребус, похоже, не расслышал:

– Что, Эдта? Ты что-то сказала?

– Мне надо делать отчёт по грядущему туману. Очень много работы, – отчётливо и звеняще сказала она, не повернувшись к мужу. – Буду поздно, ложись без меня, Рофомм.

Дитр отвернулся от ничего не понимающего доктора, которого жена только что решила бросить одного в тумане, и заглянул ещё дальше, где Ребус хохотал вместе с белокурым молодым человеком, задравшим ноги на его письменный стол.

– …отстегал плёткой, представляешь, – рассказывал Рофомм, потрясая какой-то газетой. – Заявил, что нельзя спать на карауле, и сбежал, захватив все их пушки!

– А зачем Эрлю пушки? – блондин хихикнул, и пепел посыпался с его папиросы на щегольской сюртук.