Опальная красавица - Елена Арсеньева

Еще минувшей весною, пуская по приказу его сиятельства палына вырубках, чтобы приуготовить их к раскорчевке и пахоте, Климов не уследил заогнем, который перекинулся на шубинские земли и свел дотла немаленькуюберезовую рощу.

По закону помещик должен был отвечать за убытки, причиненныеего крестьянином, и графу Строилову пришлось заплатить несколько тысяч штрафу.Он без звука выложил деньги, опасаясь ссоры с человеком, коего до сих порласкал двор, хотя его покровительницы давно не было в живых. Но Федора Климоваприказал сечь до смерти.

В ночь перед экзекуцией Климов умудрился бежать из холодной,куда был заточен; погоня, напрасно побив ноги, воротилась ни с чем. Тогда графвызвал к себе Федорову невесту Марьяшку, на кою падало подозрение впособничестве побегу, и повелел ей немедля отправляться в Москву, зарабатыватьденьги на покрытие убытков, причиненных ее женихом.

Наивная дуреха спросила – каким ремеслом, разумея шитьем,вышиванием или поденщиной, на что был ответ: «Постельщиной!» – и граф тут жеоткрыл ей основы будущего ремесла с такой настойчивостью, что бедную девкуунесли от него замертво, всю в крови, и бросили на дворе приходить в себя.Наутро ее не нашли на месте.

Граф взбесился, решив, что новая жертва его похоти тожеотправилась в бега. Но через три дня тело Марьяшки волнами прибило к берегуверстою ниже Любавина; и всем стало ясно, что несчастная утопилась, не снесяпозора.

О Федоре же Климове с той поры никто и слыхом не слыхал.Поговаривали, что он примкнул к шайке Гришки-атамана, пришедшего в сии местаоткуда-то из-под Василя, где промышлял речным разбоем, а теперь и не брезговалбрать и подорожную [4]

Так ничего не выведав о Климове, следователь направил своиподозрения на вдову Строилова, ибо о чудачествах покойного графа ииздевательствах над женою судачила вся округа; и неизвестно, чем дело быкончилось, когда б точнехонько под Рождество нe пришло из столицы именноеповеление всякое следствие об убийстве Строилова прекратить, графиню Елизаветуи всех окрестных помещиков оставить в покое, ибо... Дальнейшее излагалосьвесьма дипломатично, но в том смысле, что собаке собачья и смерть.

Очевидно, государыня до сих пор не простила графа Валерианаза его неосторожную ухмылку!

Следователь с реверансами отбыл восвояси. Мало кто знал, чтоподозрения его имели-таки под собою почву: графиня Елизавета была истиннозамешана в смерти своего супруга. Правда, не ведая об этом сама.

* * *

Вечером, после похорон и поминок, Елизавета едва добраласьдо постели, как вдруг вошла Татьяна и объявила, что нянька Авдотья плачет иотказывается ночевать одна: «Боится мертвяков», – а потому ей, Татьяне,придется нынче спать в детской.

Елизавета так устала и телесно, и духовно, что лишьпролепетала: «Хо-ро-шо-о...» – и уснула, даже не договорив.

Чудилось: она проспала какую-нибудь минуточку. Открыв глаза,услышала, что часы внизу, в гостиной, бьют три раза.

Сна не было ни в одном глазу.

Елизавета лежала, глядя в потолок, на котором медленноменялись бледно-голубые загадочные тени от щедро выпавшего снега, и слушая, какпотрескивают в коридоре половицы.

Наконец-то сбылось пророчество Татьяны. Она стала свободна.Но все произошло так внезапно, так вдруг!.. Еще утром Елизавета была нелюбимою,постылою женою, зависимой от всякой прихоти своего озлобленного повелителя, а кполуночи стала вдовой – графиней Строиловой – единовластной владелицей богатогопоместья, пятисот душ крепостных, кирпичного заводика, приносящего устойчивуюприбыль, двух грузовых расшив, стоявших в нижегородском затоне, и городскогодома на Варварской улице: в восемь комнат, с конюшней, большим двором и садом,– а главное, единовластной владычицей своей судьбы.

Сердце ее было спокойно. Если она еще не могла радоватьсянежданно-негаданно свалившимся богатству и свободе, то и угрызаться совестьюбольше не было сил. Они с Валерьяном невольно оказались взаимными причинамистраданий друг друга, но он сквитался с нею так щедро, что даже и капли жалостиЕлизавета сейчас не могла сыскать в душе своей.

Вдруг она насторожилась и села, вслушиваясь в шорохи задверью, которые были уже не просто потрескиванием сухого дерева, а осторожными,крадущимися шагами.

Сперва подумала, что это Татьяна. Но она ходила вовсенеслышно даже и по самым скрипучим половицам; это была тяжелая мужская поступь.

В голове беспорядочно замелькали мысли о «мертвяках», которыхбоялась Авдотья, потом о «лютой барыне», коя однажды ночью вот так же бродилапо дому... и в тот миг, когда дверь в опочивальню начала приотворяться,Елизавета сорвалась с постели, кинулась к окну и затаилась за тяжелойзанавесью, не чуя, как пол студит ноги.

Дверь распахнулась. Высокая мужская фигура стала на пороге.

Сердце Елизаветы приостановилось на мгновение. Тут же онапоняла, что это, конечно, не Валерьян и не призрак его. Сделав несколькоосторожных шагов, вполне живой высокий молодец, в рубахе распояскою и необутый,поскольку шел почти бесшумно, замер над постелью. Одеяло было таким большим ипышным, что не так просто понять, лежит под ним кто-то или нет; пришелецосторожно приподнял край.

Оставалось надеяться, что ночной гость не угадает сунутьсяза штору и сочтет, что графиня ушла в детскую.

Надежды сии, впрочем, тотчас же рассеялись, посколькупришелец первым делом рванул занавесь и открыл Елизавету, прильнувшую к стене водной рубахе и босую.

Она только тихо ахнула, когда вместо того, чтобы накинутьсяна нее, он глянул вниз и сказал сурово:

– С ума ты, девка, сошла, бегать босиком в такой мороз! –Потом вдруг подхватил ее легко, будто перышко, и, усевшись на край кровати,посадил Елизавету себе на колени, обеими руками, большими и горячими, стиснувее застывшие ступни.

Она была так изумлена появлением Соловья-разбойника, коегоузнала по голосу, что замерла на его коленях, не в силах слова молвить.

Летели минуты, а они все сидели и сидели вот так же, молча;и сердце Елизаветы вдруг неистово заколотилось от легкого, еле уловимоготабачного запаха, который коснулся ее чутких ноздрей.

Она больше доверяла не глазам своим, которые былиневнимательны и забывчивы, а именно нюху. И этот запах был в ее памяти такнеразрывно связан с голосом Вольного, которым почему-то говорилСоловей-разбойник, что она почувствовала обиду: да не могут же двум разнымлюдям принадлежать одинаковый голос и запах!