Волшебный магазин - Анна Сергеевна Родионова

заканчиваю свою историю. Саша дописывает свою. И мы вместе.

Иногда с запахом фрезии, или со звуком детских голосов во дворе, или с музыкальной фразой приносится такая нежность, такая молодая страсть к жизни, к людям, к Саше, что перехватывает дыхание. И возвращается легкое дыхание той Ялты, забытое и обретенное. Как знакомая мелодия.

Мы слушаем оперу.

Странная она, эта опера… Никак не кончится. Длится и длится.

Но вдруг все смолкает. Наступает такая тишина, которая не бывает случайной.

И Туся придумала слоган: «Я хочу досмотреть этот спектакль до конца».

Рассказы

Волшебный магазин

Сегодня опять поймала совершенно откровенно эротический взгляд молодого организма с однокоренным словом в основе. Студент Роберт. Смотрит и смотрит – на меня, престарелую преподавательницу русского языка в старших классах навороченного московского колледжа.

А приятно чувствовать это молодое волнение. Я в возрасте его прабабушки ловлю на себе эту энергетику и забываю, что мне семьдесят пять лет в обед.

Всегда притягивала мужиков, пять мужей, пять свекровей, еще живых, что любопытно, и в итоге абсолютное одиночество, даже детей нет. Только вот эта педофилия.

С Робертом я особенно строга – ни разу не поставила хорошей отметки, не хочу поощрять раннеполовое созревание.

Идет за мной к метро. Догоняет, обгоняет и смотрит прямо мне в глаза. Я покраснела, идиотка. Это Макрон со своей Макронихой всех замутили.

– Роберт, – говорю я строгим учительским голосом, – я тебя слушаю.

– Маргарита Емельяновна, почему вы поставили мне четыре за сочинение. У меня нет ни одной ошибки.

Отпустило. Господи, чего только не напридумывала, тоже мне Макрониха.

А парень хорош – таких в Голливуде с руками оторвут. Надо ему намекнуть – изменить направление мозгов.

– Маргарита Емельяновна, – Роберт все ближе и ближе к моему лицу.

«Сейчас поцелует», – мелькает мысль. Опять краснею, ну что за напасть. Лучше обратить внимание на злополучное сочинение.

– Знаешь, – отстраняюсь на приличное расстояние, – я готова завтра разобрать с тобой подробно стилистические ошибки, и ты со мной согласишься.

– Я согласен, – и опять приближается.

– Ой, – говорю я, фальшиво глядя на часы, – опаздываю!

И бегом в метро, и по эскалатору, и по платформе на ненужную мне пересадку. Чего, интересно, я боюсь, что меня осудят и посадят? Да сейчас любого могут посадить за педофилию – и доказательств не надо.

По дороге звонит моя самая любимая свекровь – моего возраста, мы с ней подружки.

– Слушай, – говорит она, – можно мне с тобой посоветоваться?

Неужели у этой дуры те же проблемы?

– У меня ежедневные поносы, к какому надо идти врачу?

– К гастроэнтерологу.

– Сейчас запишу. Какое длинное слово. Откуда ты все знаешь?

– Это все твои проблемы?

Отбой, о Господи, у кого что болит, тот о том и говорит.

У подъезда стоит Роберт.

Я максимально сердита. Вхожу в подъезд и в лифт. Он в лифт не успевает. Я проезжаю свой этаж, прислушиваюсь, тишина, спускаюсь обратно. Он все еще стоит внизу.

– Что ты хочешь?

– Объяснений.

– Мы договорились на завтра.

– Когда?

– После уроков.

Уходит.

Не пойду, скажусь больной. Тогда он придет домой и залезет в постель.

Во размечталась!

И увидит, какая я старая.

Сухо поговорила с ним прямо при всех на уроке – дала примеры стилистических ошибок. А у кого их нет? У любого. Много шутила и слегка издевалась над фразами типа «Нельзя не заметить…» или «Как бы то ни было, официальная версия гласит…». Ребята покатывались от смеха, всегда приятно видеть чужие ляпы.

Роберт сидел с каменным лицом, и мне вдруг показалось, что зря я так веселюсь – прирежет.

На следующий день я повела ребят в Музей Анатолия Зверева – давно договаривались, заказали экскурсию. Шла с легким сердцем – Роберт не пришел, наверно, повесился.

Но нет, он уже ждал их возле касс, в руках стопка очень не дешевых билетов, всем вручил, сказал, что за счет Министерства образования.

Не ведая подвоха, я провела ребят на верхний этаж, где нас уже ждала экскурсовод.

Роберт делал вид, что меня нет. Но, когда зашла речь о личной жизни художника Зверева, прямо вперился в меня. Оказалось, что Зверев женился на Оксане Асеевой, вдове известного советского поэта, – у них была разница сорок лет, и сказал ей: «Старуха, я люблю тебя».

Я в это время поперхнулась и выскочила из зала. Стала приходить в себя.

Эротические фантазии утихли, и я занялась свекровью с ее поносами. Привозила ей лекарства и рассказывала о художнике Звереве.

Но замаячил Новый год, и наш выпускной класс потребовал от школы устроить вечеринку – это был последний шанс неформально побыть вместе.

Я подумала, что завершение года должно быть ярким и эпатажным и для этого нужно красное платье.

Назначенный праздник приближался, ни у кого из моих знакомых не нашлось подходящего платья, а деньги таяли на глазах, ну просто исчезали. А ведь посещение салона со всеми прибамбасами и всерьез – не меньше двадцати тысяч.

Накануне у меня в кошельке была одна тысячная бумажка. Если кому будет интересно в будущем, купить на эти деньги можно разве что небольшую баночку хорошей красной икры. На черную не хватит.

И я поняла, что нужен волшебный магазин. И я его нашла.

Шла к метро «Новослободская». Мечтала о совершенно открытом красном платье в пол, с разрезом по левой ноге. Потому что правая отекшая из-за застоя лимфы. Вдруг вижу: тусклая вывеска и по-английски – Second Hand. Собственно, мне нужно было платье на один вечер, потом выкину его к чертовой бабушке.

Вошла. Запах секонд-хендовский, как нафталин, как средство для мытья пола: чуть затхло – чуть кисло. В закрытых шкафах висят платья, но разглядеть их трудно. Из-за занавески вышла горбунья, этот магазин просто из какого-то фильма типа «Широко закрытыми глазами». Горбунья смотрела на меня неприязненно.

Я спросила:

– Откуда взялся этот магазин, я сто раз ходила по этой улице?

Горбунья пробормотала:

– Ниоткуда не взялся, всегда был. Чего надо?

– Красное платье. Длинное.

Продавщица открыла шкаф и сняла с вешалки что-то розовое. Потом сдернула с другой вешалки вишневое.

– Нет, – сказала я твердо, – мне нужно ярко-красное платье.

Горбунья набрала несколько красных, но коротких.

– Нет, – опять отказалась, – длинное, красное, открытое.

Горбунья смотрела на меня с подозрением. Очевидно, прикидывала мой возраст.

– Красные туфли я сама куплю, – зачем-то добавила я.

Горбунья задумалась и пожевала губами. «Кровь, кровь впереди и морок, морок», – донеслось до меня, впрочем, похожее на строчку какой-то песни.

Потом скрылась за занавеской и вынесла именно то, что надо. Это была жар-птица, а не платье. Оно горело ярким натуральным шелковым цветом. И от него разбегались волны света. В которых тонули прожитые годы.

Упершись коленом в мою задницу, горбунья застегнула крючки на спине. Чтобы удалось, пришлось снять лифчик, но ткань держит железно. Плечи открыты, декольте требует бриллиантов, руки не шокируют. Правая нога закрыта, нечего ее показывать, зато левая ведет себя как хочет.

– Беру, – сказала я, мысленно ощупывая свой кошелек, – сколько?

– Тысяча, – прокаркала тетка, не проявляя ни малейшего желания меня расстегнуть.

– Беру.

Пришлось ей меня рассупонить.

Когда я вышла с пакетом в руках, прошла несколько шагов в сторону метро и оглянулась, магазина, клянусь, не было вообще. Безликая желтая грязноватая стена с отбившейся местами штукатуркой.

Но я-то была и несла свою «жар-птицу» в обычном пластиковом пакете из магазина секонд-хенд.

Я была в этот миг абсолютно счастлива, меня даже не пугало отсутствие туфель – да хоть босиком.

У подъезда привычно маячил Роберт. Я села рядом и показала на пакет.

– Купила новое платье, какое хотела, в волшебном магазине.

Он абсолютно не заинтересовался и, подумав, сказал:

– Маргарита Емельяновна, мне кажется, вы меня неправильно понимаете. Я действительно вас люблю.

«Педофилия, педофилия», – запело в голове. Надо было собраться и дать отпор. Сейчас я ему все скажу. И мы наконец успокоимся.

Вместо этого он меня поцеловал – так трогательно, так по-детски, просто тюкнул в щеку холодными губами и заплакал.

– Ты очень хороший человек, – сообщила я ему, – у тебя будет столько счастья, ты забудешь этот морок как страшный сон.

Судя по его реакции, он заинтересовался незнакомым словом морок.

– Морок – это мрак, темнота, – пояснила я учительским тоном, – но есть еще один смысл – «нечто одуряющее, очаровывающее, помрачающее рассудок».

– Да, – согласился Роберт и добавил: – Я еще раз ходил в Музей Зверева, это здорово!

– Наступает Новый год, ты заканчиваешь школу, у тебя огромная жизнь, кем ты хочешь быть?

– Твоим мужем.

Ну здрасте, приехали.

– Знаешь, давай так – продержись до конца школы и потом все решим.

– А ты продержишься?

Ничего себе вопросик.

– Я не приду на завтрашний праздник, я улетаю на Новый год в Шаолинь с друзьями.

Молчание. Сопение.

– Так что с наступающим годом!

– Зачем ты купила платье?

– Для Китая. Там принято встречать в красном.

Молчание. Сопение.

– Я тоже хочу