Моё же сердце у тебя в груди - Мария Дмитриевна Берестова

оба уже глубоко тяготились ссорой и были бы ради примириться.

Однако Кая считала, что в этот раз Канлар перешёл все границы её терпения, и заигрывания с оппозицией — это не то, что она готова простить своему супругу и королю-консорту. Она, может, и была бы настроена уладить дело как-то дипломатично, но сердце её жгло воспоминанием о том, что он всегда добивается своего — и ей было страшно, что, если она отступит от непримиримой позиции, он тут же, почуяв её слабину, продавит своё решение.

«Ну уж нет! Не в этот раз!» — мятежно твердила сама себе Кая, раз за разом твёрдо давая себе слово не отступать ни в коем случае и не соглашаться на его аргументы ни при каких обстоятельствах. Только держать свою позицию до победного!

Что касается Канлара, то он, так-то, рассудил, что аргументы королевы имеют смысл, и что он, пожалуй, действительно погорячился, вознамерившись играть роль тайного агента оппозиции. Одно дело — притворяться агентом соседней страны, которая толком не может тебя проконтролировать и в целом не очень-то многого от тебя хочет. Другое дело — находиться на виду важных сановников и политических оппонентов чуть ли ни ежедневно. Едва ли у него вышло бы играть такую роль долго, поэтому ничего сверх временных выгод, которые он уже получил прямо сейчас, он бы всё равно добиться не смог.

Однако, несмотря на разумность всех этих доводов, Канлар тоже не желал уступать. Его гордость была задета поведением королевы, его любовь была оскорблена её недоверием и негодованием, он не желал позволять ей так себя с ним вести, и потому не желал уступать.

Столь длительной и мучительной ссоры между ними никогда ещё не случалось, и они совершенно не знали, что теперь делать.

Оба пошли на принцип; оба теперь этому были не рады; оба не знали, как выйти из ситуации.

Впрочем, почти непрекращающаяся ссора на повышенных тонах их изрядно вымотала, поэтому третий вечер они проводили почти мирно: каждый читал нужный ему документ и делал вид, что он в кабинете один. Возможно, они даже бы примирились незаметно, если бы тот документ, который изучала королева, не был отчётом внутренней разведки и не перечислял многочисленные сплетни, которые ходили по дворцу по поводу размолвки их величеств.

Чем больше сплетен она читала, тем досаднее ей становилось, и тем более виноватым ей виделся муж — вот, он уже подрывает авторитет королевской семьи! А если кто-нибудь узнает, что он якшается с оппозицией!..

Это будет катастрофой.

Чем больше Кая об этом размышляла — тем больше себя накручивала.

Наконец, не выдержав, она выразила своё недовольство вслух:

— Чрезвычайно незрелое для консорта поведение!..

Фраза была сформулирована — хуже и не придумать. Кая закладывала в неё тот смысл, что, мол, Канлар недостаточно хорошо ещё понимает суть отношений власти с оппозицией, и ему не стоило бы играть в эти игры, не разобравшись сперва хорошенько в законах, на которых они строятся.

Канлар, разумеется, услышал совсем иное: он услышал выговор со стороны правящей королевы в адрес своего консорта, не удовлетворившего её строгим требованиям. Это ударило его по всем больным местам враз, поэтому он весьма холодно парировал:

— А ваше поведение как королевы и вообще не поддаётся цензурным оценкам.

Кая взвилась от возмущения, откладывая отчёт в сторону.

— Вы смеете делать мне упрёки — после того, что натворили?! — обернула она к мужу пылающий гневом взгляд.

— И что же это я «натворил»? — язвительно выгнул бровь он.

Встав, чтобы придать себе более достойный вид, она посмотрела на него сверху вниз и припечатала:

— Вы, сударь, своим необдуманным поведением дискредитировали всю королевскую семью.

Он не пожелал играть по этим правилам и тоже встал.

— В самом деле? — выразил он удивление ледяным тоном и добавил: — Я полагаю, это как раз вы дискредитируете нашу семью своими нескончаемыми истериками.

Кая задохнулась от обиды и возмущения — особенно по той причине, что упрёк его был отчасти справедлив, потому что у неё редко удавалось сладить со своей эмоциональностью и не скатиться в истерику, если уж они начинали ссориться. Они, правда, ссорились довольно редко, но теперь она об этом, конечно же, забыла, и в голове её всплыли все их бывшие ранее ссоры одновременно. И из-за этого она стала казаться самой себе совершеннейшей истеричкой — что было уже весьма и весьма далеко от реальности.

Глупо моргая ресницами и стараясь не расплакаться, чтобы ещё больше не усугубить унизительность его обвинения, она просто смотрела на него беспомощно и не знала, что ответить.

Как это всегда с ним бывало, её беспомощный вид заставил его сердце сжаться от любви и сочувствия к ней; во всякой другой ситуации он поспешил тут же бы пойти на примирение, но в этот раз он был слишком зол, и увидел в её выражении лица попытку манипулировать им.

«Она знает, что я всегда на это покупаюсь!» — с горечью подумал он, видя себя уже безвольной марионеткой в её властных руках.

Гнев вскипел в нём с новой силой.

Сложив руки на груди, он железным тоном выговорил:

— Если вы сейчас начнёте что-то говорить по поводу падающих люстр — я за себя не ручаюсь.

Она вздрогнула от суровости и холода его голоса и глаз. Спорить на падающую люстру всегда было верным способом примирения для них, и оба они любили подшучивать друг над другом, припоминая, как в очередной раз примирились старой проверенной фразой: «Спорим, люстра сейчас упадёт?»

Эта фраза казалась совершенно волшебной, способной погасить любой конфликт, и в нынешней ссоре Кая постоянно укрепляла себя мыслью, что, по крайней мере, они в любой момент могут прекратить эту ссору своим любимым способом: поспорив на люстру. Которая, конечно, и не думает падать.

То, что он так жёстко отказался от этого любимого способа примирения, ранило её сильнее, чем все те злые слова, которые они уже успели друг другу наговорить.

Все её внутренние усилия тут же стали направлены на то, чтобы не дать ему понять, как сильно он её ранил.

Выпрямившись ещё больше и расправив складки своего дорого атласного халата, в котором она любила проводить вечера, она с самым своим королевским видом надменно произнесла:

— Давно пора было избавиться от этой детской привычки.

Хотя обычно он подмечал за ней такие моменты притворства, в этот раз он был настолько на взводе, что принял её слова за чистую монету. И, поскольку он сам тоже постоянно утешал себя мыслью, что, если станет совсем