Искушение временем. Книга 1. Не ангел - Пенни Винченци

— Да нет. Но я слышал про них, это что-то вроде женского общества помощи военным. Они добровольно готовы выполнять определенную работу, здесь или там: водить машину «скорой помощи» или ухаживать за ранеными. Весьма похвально. Не вижу, чтобы наш почтенный отчим что-то делал для защиты страны, о которой он всегда говорит с таким чувством.

— Роберт? Не смеши меня, Лоренс. Ну как бы он пошел? Он же немолодой.

— Наивный ты все-таки, Джейми. Я совершенно уверен, что, если бы он вызвался добровольцем, работа нашлась бы и для него. Но он предпочитает отсиживаться дома. Впрочем, нельзя его в этом винить. Здесь, в конце концов, он в безопасности. Нужно влезть в его шкуру, хотя это и трудно. Убежден, трусость — свойство весьма непривлекательное.

Джейми с сомнением посмотрел на брата и занялся своими уроками. Но он никак не мог сосредоточиться. Этот разговор здорово взбудоражил его. Он стал думать о желании Лоренса добровольцем пойти воевать в Европу. Джейми боялся за Лоренса, которого, несмотря ни на что, очень любил. Потом опять эти нападки брата на Роберта, обвинения в трусости. Джейми хотел уважать Роберта — испытывал в этом потребность, — а не презирать его. И был совершенно уверен, что тот не трус. Но Лоренс тоже казался Джейми по-своему убедительным. Иногда Джейми словно блуждал по лабиринту чужих мнений, и каждый раз, когда находил выход, там оказывался Лоренс и разворачивал его в обратном направлении, так что тот снова терялся. Если бы, ах, если бы только была жива мама! Жизнь стала бы вновь так прекрасно проста.

— Можно его отвезти туда? — спросила Барти. — Пожалуйста, ну пожалуйста! Мама не может ухаживать за ним, а там полно людей без ног, ему, может быть, стало бы легче. И я помогала бы, я же помогаю. — У нее сильно задрожали губы.

— Барти, — сказала Селия. Она обняла ее, тесно прижала к себе. Удивительно, но Барти откликнулась на ласку, приникла к Селии. Она никогда физически не проявляла к ней привязанности, напротив, словно давала понять, что она не ее ребенок. А между тем ей нравилось сидеть на коленях у Уола, целовать его, желая спокойной ночи, и не из послушания, а из любви. Когда-то это раздражало Селию, теперь же, как и многое другое, было далеким воспоминанием. — Я понимаю, милая, посмотрю, что можно сделать. Спрошу смотрительницу. Но я совершенно согласна: было бы замечательно, если бы Билли попал туда.

— Селия, это госпиталь для офицеров, — заявила леди Бекенхем. — О том, чтобы здесь оказался капрал, и речи быть не может.

— Но, мама, Билли — часть нашей семьи. Конечно…

— Селия, — повторила мать с неожиданно жестким выражением лица. — Билли Миллер не часть нашей семьи. И никогда ею не был. Мы не можем делать исключений. А теперь извини. Я иду к лошадям.

Барти не поверила, что для Билли в Эшингеме не нашлось места. Ей казалось, что там полно места. Никто здесь и понятия не имел о том, что такое «нет места». Им бы побывать на Лайн-стрит. Барти было абсолютно ясно, почему Билли нельзя приехать. Потому что он не офицер. Но это же так ужасно, так неправильно, нечестно, ведь он ее брат и он воевал — даже страшно подумать. И страшно было обсуждать это с тетей Селией, просто потому, что это несправедливо, и как же ей тогда быть? Может, убежать? Бросить Эшингем. Идти домой. Домой в Лондон, и, как все остальные, находиться под угрозой бомбежек и стоять в очередях за продуктами.

В прошлый раз Сильвия привезла сюда с собой Марджори. Ничего хорошего из этого не вышло, потому что Марджори — противная, неприветливая и грубая девчонка. Она нагрубила даже няне и Дороти. Но Барти в какой-то степени оправдывала ее, особенно после рассказов сестры о том, что происходит в Лондоне. Там почти нет еды, очереди стали длиннее прежнего, хотя собирались, по словам матери, ввести так называемое нормирование, тогда каждому будет полагаться хоть что-то из продовольствия, и так будет честнее. Бомбят ужасно, и всем страшно, грохот и огонь в небе. Во время налетов приходится прятаться под стол у соседей, он, слава богу, крепкий, и читать молитвы — только это и остается, хотя вряд ли молитвы помогут, если бомба угодит в дом. От бомб пострадали некоторые дома на соседних улицах, пять человек погибли. На их улице половина мужчин или погибли на фронте, или получили серьезные ранения. На них страшно смотреть, сказала Марджори, они сидят там повсюду: кто-то слепой, кто-то контуженый, а иные без рук или ног. Теперь, по крайней мере, каждый мужчина обязан воевать по закону, даже Боб Кинг с его хромой ногой, к тому же выяснилось, что она у него вовсе не хромая.

Тетя Селия и ММ теперь не часто бывали в Эшингеме, примерно раз в месяц, а не каждые выходные — не было бензина для маленькой машины. Близняшки и Джей страшно без них тосковали и дружно ревели по воскресным вечерам, когда ММ и Селия готовились к отъезду. Барти тоже переживала. Несмотря ни на что, она очень любила обеих, и мысль, что в дом на Чейни-уок может попасть бомба, ужасала ее. Правда, дом был такой большой и крепкий, что Барти иногда казалось, будто бомба просто отскочит от него.

Она чувствовала себя очень виноватой, живя вне опасности в Эшингеме, в чудесном доме, в сельской местности, где никто не бомбил и где хорошо кормили. Ей нравилось играть с Джеем и присматривать за ним, и она непомерно гордилась тем, что он засыпал только в том случае, если она читала ему сказку. А прошлое лето они замечательно провели с Джайлзом: помогали вязать снопы и убирать урожай, до боли в руках собирали бобы и горох. Большинство рабочих на ферме ушли воевать, остались только старики и несколько мальчишек. Многие работы выполняли сельские девушки, молоденькие и веселые. Они так же ценили помощь, как сестры в госпитале, и даже близнецы в то лето, когда им исполнилось шесть лет, втянулись в работу и помогали собирать горох.

Девочки теперь обращались с Барти намного лучше. С тех пор как погиб отец Барти, они стали к ней добрее. Они уже не выглядели такими избалованными: бабушка была с ними весьма строга и, если они начинали чересчур задаваться и грубить, тут же отправляла их к себе в комнату. Поначалу они всегда закатывали жуткую истерику — плакали, грозили нажаловаться матери или отказывались выходить из своей комнаты. Но когда близняшки дружно обнаружили, что за такое поведение их могли лишить обеда и что леди Бекенхем с удовольствием продержит их взаперти весь день, они довольно быстро начали выполнять все ее требования. Однажды леди Бекенхем даже хорошенько выдрала обеих. Она заметила, что близнецы таскают клубнику с грядок, хотя им строго-настрого запретили это делать. А в другой раз, увидев, как они ходят по пятам за старой мисс Эдамс и передразнивают ее хромоту, леди Бекенхем взяла на конюшне хлыст, велела девочкам спустить панталоны, и каждая получила по маленькой попке свою порцию.

Барти искренне жалела их — наверное, это было очень больно, так как обе взвыли, но она заметила, что девчонки ни разу ни о чем не сказали матери, как грозились, вероятно, потому, что им самим было стыдно. Когда близняшкам в качестве части наказания пришлось просить прощения у мисс Эдамс, няни, Дороти и Джайлза, бывшего в то время дома, они, казалось, искренне раскаивались и плакали.