Зайка - Мона Авад

Я чувствую, как четыре пары глаз изучают меня, словно видят, как наркотик расползается по телу. Мягко пеленает мой мозг и парализует, наполняя конечности тягучим, густым жидким сахаром. Почему я не могу придумать, как выбраться? Такое чувство, что в мозгу по кругу гарцуют розовые пони и скалят белые зубы.

– Когда же она возьмет ситуацию в свои руки, Саманта? М-м? Когда наконец проявит характер? Когда возьмет на себя ответственность за все то дерьмо, которое заварила?

– А мне интереснее, – рычит «Лев», – когда она выберется из этого извращенного тройничка, где ей даже трахнуть никого нельзя?

«Фоско» печально кивает, мол, да-да, и не говори.

– А еще эта ее «подружка», или кто она там. Как ее зовут? Ада? Пофиг.

– Пофиг, – закатывает глаза «Лев».

«Фоско» так близко наклоняет ко мне свое мерзкое лицо, что ее мертвое дыхание обдает мою кожу.

– И все же, – бормочет она. – Нам ее жаль. Это грустно. Очень грустно, учитывая, что случится с ней в конце.

Что случится? Что случится с ней в конце?

Она подбирается еще ближе, разглядывая меня с плохо скрываемым голодом во взгляде. Я прямо чувствую, как она в предвкушении проворачивает топор Киры в руках, в то время как кляп у меня во рту все растет и растет, давит мне на нёбо и на язык.

– Ты знаешь, какой должна быть книга? Настоящая Крутая Книга? Дипломная работа в Уоррене?

Она подносит топор к моему горлу. Лезвие скользит по моей вспотевшей шее, мягко, точно когти котенка.

– Саманта?

Отпустите меня. Прекратите все это. Пожалуйста, слюняво мычу я в кляп.

– Очень хорошо, Саманта. Верно. Топором. Хорошая книга должна быть топором.

– «Для замерзшего моря внутри нас»[71], – договаривает «Лев».

Лезвие глубже врезается в мою шею. Нет, выдыхаю я сквозь наркотический дурман. Пытаюсь высвободить руки, но не могу понять, где они. Руки – это сложно, Зайка.

Они наблюдают за тем, как я бессмысленно извиваюсь. Вздыхают с напускным сочувствием.

– Саманта, прочитав твою историю, мы пришли к выводу, что ты не подходишь для Уоррена.

– А мы в этом разбираемся, Саманта, в смысле мы же здесь преподаватели, и все такое.

– Не надо было тебя принимать, Саманта. Ты была не готова.

– Да, очень не готова.

– Но мы готовы закрыть глаза на то, какая ты тварь, – продолжает «Фоско». – И хотим тебе помочь. Правда, хотим. Поэтому мы преподнесем тебе подарок, Саманта. Вот такие мы славные. Мы дадим тебе стимул поразмышлять и как следует обдумать случившееся.

– Символ. Стимул для творчества. Потрясающий сюрприз, – говорит «Лев». – Он будет ждать тебя дома.

– Если она, конечно, доберется до дома. В смысле… Стоит ли нам вообще отпускать ее домой?

Похоже, они всерьез обдумывают это. Хм-м.

Они собираются убить меня. Они, мать их, всерьез решили меня убить.

Нет. Я трясу головой, трясу и трясу. То есть киваю, киваю и киваю.

В конце концов «Фоско» поднимается со стула. А вслед за ней и «Лев». Она поднимает топор, а «Лев» протягивает руку в перчатке и касается моей щеки. Нежно. Очень-очень нежно. А потом тянется к моему затылку. Он собирается меня поцеловать. Или убить? Но вместо этого его пальцы нащупывают точку у меня на затылке, нажимают, и мир снова погружается во мрак.

– Эй!

Я открываю глаза, и их обжигает яркий свет. Я лежу на полу Пещеры, по-прежнему привязанная к перевернувшемуся стулу, с кляпом во рту. В голове – звенящая пустота: ни гарцующих пони, ни булькающего наркотического болота. Надо мной стоит уборщик с гигантской шваброй в руках и со скучающим видом созерцает открывшуюся ему картину. Разглядывает веревки так, словно для него это зрелище не в новинку.

– Та-ак. Ну все, дамочка, вам пора на выход.

Он слегка тыкает меня рукояткой своей швабры.

– Пожаушта, ражвяжите мея, – пытаюсь прошамкать я сквозь кляп.

У меня изо рта вырывается облачко. Белые перья. Похоже на снег.

Уборщик невозмутимо наблюдает за тем, как они кружатся вокруг.

– А это еще что?

– Вы можете меня развязать? – снова пытаюсь сказать я.

Он пожимает плечами. Нагибается и, бормоча что-то себе под нос, распутывает веревки на моих руках и лодыжках. Тут же узлы всего-ничего, леди, и сами могли бы.

– Спасибо, – выдыхаю я очередную порцию перьев. – Вы меня спасли. Они пытались меня убить.

– Ох уж эта молодежь и это ваше… творчество, – качает головой уборщик.

– Нет, вы не понимаете, они правда пытались…

У меня изо рта вырывается очередное перо и взмывает в воздух. Он со скукой провожает его взглядом. Следит за тем, как оно плавно опускается на пол, усыпанный перьями и обрывками веревки. А ему теперь все это подметать. Он вздыхает.

– Вам бы реальной жизнью пожить, мисс. Выйти на воздух, на мир посмотреть. Слышите меня? Рано или поздно все равно ведь придется.

* * *

Кроваво-красная луна низко висит в небе, провожая меня взглядом. Я бегу по кампусу. Все быстрее и быстрее, выпутываясь из пут заячьих наркотиков. Мне кажется, меня кто-то преследует. Я бегу обходными улицами и переулками, чтобы сбить с толку своих невидимых, но настойчивых преследователей. Внутри гадкое ощущение, будто по всем внутренностям мечется перепуганная черная белка.

Мы преподнесем тебе подарок, Саманта. Вот такие мы славные.

Он будет ждать тебя дома.

Я подбегаю к дому Авы. Окно распахнуто – ничего необычного.

Ей нравится, когда по дому гуляет ветерок. Ветерок – мой суженый, Хмурая, все время говорит мне она. Вот, познакомься, это мой суженый. Ветерок. Он говорит с шотландским акцентом. А еще приятно гладит мне ноги и ступни. Изнутри разливается теплый свет. Слышно, как играет музыка. Я слышу ее аромат – мокрая листва и зеленый чай, витающий неуловимой лентой в теплом весеннем воздухе.

Меня накрывает волной облегчения. Она еще здесь.

Конечно же, здесь. А где еще мне быть?

– Ава! – кричу я, ворвавшись в дом.

Все лампы в доме горят. И свечи, и рождественская гирлянда. На граммофоне крутится La Vie en Rose[72]. В воздухе витает память тысячи давно сгоревших и канувших в небытие ароматических палочек. Где-то тлеет свежая. Птицы, порхающие по гобелену, висящему над кроватью, провожают меня глазами-бусинками.