Зайка - Мона Авад

– Зачем? Зачем вы это сделали?

Мои слова зависают в стерильном золотистом свете ее гостиной, как пыль.

– О чем ты говоришь, Саманта?

– Саманта, мы боимся, что вообще не понимаем, о чем ты говоришь.

Я поняла, они хотят, чтобы я произнесла это вслух.

– Вы убили ее. Я знаю, что это сделали вы.

Теперь они все сверлят мне глазами, но на сей раз я не отвожу взгляд. Я смотрю в ответ до тех пор, пока глаза не заволакивает пелена, а ладонь, сжимающая топор, не становится влажной и скользкой от пота. Но я не могу позволить себе моргнуть. Целую секунду мне кажется, что сейчас они пристыженно опус-тят головы. Проснутся от того кошмара, в который сами себя превратили. Снова станут обычными выпускницами, чувствительными барышнями, которыми когда-то были. Но вместо этого они обмениваются взглядами из-под своих вуалей и многозначительно отпивают шампанское из своих бокалов.

– Саманта, – говорит Герцогиня, собирая свое лицо в оригами фальшивого сочувствия и качает головой. – Это все превращается в какую-то мелодраму. И мне стыдно на это смотреть.

– Да, очень стыдно, – подхватывает Жуткая Кукла.

– За тебя стыдно, – поясняет Кексик. – Кстати, а Байрон пришел с тобой?

Виньетка смотрит на меня своим глазированным взглядом, пошлым и в то же время скучающим. Все, что она хочет знать, – где, мать его, Худ?

– Хотя нет, это даже не мелодрама, а целая трагедия унижения, – говорит Герцогиня, выдержав знаменитую беременную паузу Фоско. – Ты так не думаешь?

Украденное черное платье шелково блестит в золотистом свете. Оно так гадко, так отвратительно ей впору.

– Как вы могли? – шепотом спрашиваю я, но в моем голосе не чувствуется угрозы, он надломлен и разбит. Вырублен под корень. – Как вы могли с ней это сделать?

Герцогиня печально улыбается. Виньетка зевает. Кексик и Жуткая Кукла сердито смотрят на меня из-за своих вуалей.

– Мы?

– А как насчет того, что сделала ты, Саманта? Металась между нами и своей компаньонкой, или подружкой, или кто она там, как гребаная маленькая шлюшка.

– Да, как предательница!

– Причем ты предала и ее, и нас.

– Неудивительно, что твоя «подружка» смылась или умерла, или ее убили, насрать. Мы не будем притворяться, что хотя бы приблизительно представляем себе, чем ты там занималась в своей маленькой убогой комнатенке, Саманта. В смысле, мы-то можем, но у нашего воображения есть границы.

Они улыбаются так, что становится ясно – они видели, как я танцевала на крыше. Они знали, что у меня появился друг. И наблюдали за тем, как я влюбляюсь в этого человека, не подозревая, что сама же его и сотворила. Комната слегка расплывается, потом проясняется, но тут же расплывается снова. Ковер, на котором я стою, такой мягкий и пушистый, что я не чувствую под ним пола.

Не спускай глаз с суки в краденом платье. Не спускай глаз…

– Мы хотели сказать тебе, Зайка. Рассказать все про эту твою птичку-подружку или как там ее звали, пофиг. Мы даже почти что решились на это пару раз. Но ты к тому моменту уже настолько погрузилась в мир иллюзий! Мы боялись, что если расскажем, то у тебя крыша поедет или ты штаны обмочишь, или еще что. Мы не знали, что делать. Ты же всем своим видом показывала, что слишком крута для нас, или даже для поэтов, или, по всей видимости, вообще для реальных людей.

Ручка топора в моей руке становится скользкой. Мой взгляд по-прежнему устремлен на нее, как дуло пистолета.

– Вы убили ее, мать вашу. Я знаю, что вы ее убили.

Герцогиня смотрит на меня так, словно ей меня жаль. По-настоящему. Но на самом деле нет. На самом деле ей ни капли не жаль!

– Честное слово, Саманта, хватит. Может быть, это ты ее и убила. Мы не удивимся.

– И ты, скорее всего, этого даже не помнишь, потому что совсем спятила.

Меня окутывает мрак заброшенного дома. Я чувствую на лице свет кроваво-красной луны, заглядывающей в треснувшее оконное стекло. Рядом Макс. Мы сидим на берегу озера крови.

– Саманта, мы не будем делать вид, что знаем все подробности этой маленькой бедняцкой драмы, которую ты развела, устроив фальшивый тройничок в заброшенной халупе в Вест-Сайде. Но мы скажем тебе вот что. Что бы там ни случилось, мы уверены, это только к лучшему. И тут ты правда – правда – можешь нам поверить. Может, это даже… не знаю… принесет тебе пользу.

– В смысле, рано или поздно Творцам приходится убивать своих Любимых, помнишь?

– Они же не настоящие люди, Саманта, неужели ты забыла? А нет, погодите, Саманта и правда забывает такие вещи…

– И лепит себе друзей из птичек…

– Или даже больше чем просто друзей.

– Играет с ними, упиваясь своим одиночеством, и даже не понимает этого. Это та-ак неловко.

– И печально. Просто супермегагрустно. И немного попахивает съехавшей крышей. Так что это даже немного пугает.

– Хотя мы по полной программе оценили это, Зайка. Эдакая пугающая сумасшедшинка – это даже своего рода изюминка. Помните, как на первом курсе, когда мы случайно добавили экзотические специи в торт? Как там назывались эти специи? Я даже не помню. А потом мы такие – о боже, какая вкуснотища, надо было добавить еще больше! А когда добавили, сразу такие – фу-у, нет, отвратительно. Вот почему такие специи продают в специальных этнических лавках. Потому что в конце концов ты понимаешь, что этого дерьма не нужно слишком много, лишь на самом кончике ложки, и то изредка. Вот и все.

Ее улыбка, полная ненависти, расцветает пышным цветом и каждым цветочком шлет меня на хрен. Она точно знает, что под пальто я сжимаю топор. Она ведь не дура, это она, блин, придумала эту игру, помнишь, Саманта? Она знает все, о чем я думаю, мечтая перебить их к чертовой матери, видит, как мои мысли взлетают и опадают, как белые перья на сильном ветру. Но при этом ей не страшно. Ей пофиг.

Она потягивает шампанское, медленно, смакуя его под дулом моего взгляда. Потому что ты все равно никогда не смогла бы этого сделать, Саманта, верно? Убить нас? Реальных людей? Не будет ли это немножечко, самую капельку слишком, даже для тебя?

– Саманта, мы просто в шоке от того, до каких крайностей ты любишь доходить.

– Но одно дело дойти до края и совсем другое – сорваться с него, не находишь?

– Туда, откуда тебя не вытащат даже твои «друзья».

– Или настоящие люди.

– В смысле пойми, Саманта, если ты сама не научишься отличать реальность от выдумки, мы не сможем тебе помочь.

– Правда, не сможем, милочка.

– Настоящий автор, настоящий художник чувствует разницу. Я помню, как читала, что в этом и состоит разница между гением и сумасшедшим. Кажется, еще в старшей школе. По крайней мере, в моей школе такому учили.