Жертва 2117 - Юсси Адлер-Ольсен

– Как?

– Вы скажете, что знаете, где учился его отец. В школе-интернате в Багсвэре. И скоро вы установите личность парня. Добавьте, что понимаете, как тяжело было иметь такого отца. Что очень грустно и одиноко в доме без братьев и сестер, которые могли бы стать поддержкой. Вы знаете, что мать никогда его не защищала, когда отец приставал к нему со своими вечными указаниями.

Она еще подумала, потом продолжила:

– Не забудьте сказать, что смягчающим обстоятельством будет явка с повинной, особенно с учетом такого психического террора, которому он подвергался. Он должен немедленно освободить мать и тем самым показать свое желание найти приемлемое решение. Подчеркивайте все время, что у вас нет никакой симпатии к его отцу, который при любом раскладе мерзавец. Может быть, это спасет жизнь матери. А на кого еще он может излить свою злость?

– А как насчет фотографии с жертвой на стене? Что ты об этом думаешь?

– Я думаю, это его реакция на всеобщее безразличие. Безразличие, которое он встречал и сам проявляет по отношению к окружающим. Он использует его как своего рода оружие. Он хочет поразить им еще большее безразличие, в котором виновато все человечество.

– Вау, – сказала Роза.

– Не исключено также, что жертва двадцать один семнадцать напоминает ему о ком-то, кого он любил. Того, что я сказала, достаточно, чтобы войти с ним в контакт. А если это произойдет, то вы лучше других доведете дело до конца.

– Мы попробуем. Спасибо, Мона. Я могу тебя как-то отблагодарить?

Она кивнула:

– Ты можешь присмотреть за Людвигом? Сделаешь это для меня? Матильда относится к Людвигу так же заботливо, как тигровая акула, эмбрионы которой еще в утробе матери сжирают своих братьев и сестер. Матильда именно такая. Ну, что скажешь?

Роза проглотила комок в горле. Надо было реагировать немедленно, потому что Людвиг – бомба, которая может разнести ее квартиру в пух и прах.

– Ты можешь пожить в моей квартире, Роза.

Роза снова сглотнула. Нет, это перебор.

– Знаешь, Мона, – сказала Роза, а в это время ее мозг раскалялся в поисках выхода, – у меня есть предложение получше. Гордон будет забирать мальчика из школы, у него же он будет и жить.

В качестве платы ей придется переспать с ним раз или два.

День третий

Хотя все происходило почти беззвучно, утренняя молитва разбудила его. Всегда в одно и то же время. Может быть, именно эта особенность его тюремщиков пугала Хоана больше всего. Абсолютная дисциплина по любым вопросам, касающимся веры. Она управляла их жизнью и мыслями в такой степени, что ему трудно было это понять. Иногда он им даже завидовал. В Барселоне священник, вводивший его в таинства католицизма, не смог приобщить его к тому коллективному началу, которое объединяет истинных католиков.

Сейчас звуки из комнаты по соседству свидетельствовали о прямо противоположном. Общий дух делал их равноправными, давал им надежду на райское существование в следующей жизни, и поэтому жизнь на этой несчастной земле казалась им более терпимой.

Хоан повернулся лицом к парню, в обязанности которого входила смена его памперсов, и попытался как-то выразить свою благодарность, хотя чувство унижения почти не оставляло для этого места.

– Через минуту ты присоединишься к нам, – сказал парень, введя ему положенную дозу. Постоял секунду с закрытыми глазами, потом чихнул. Вынул из кармана бумажный носовой платок, высморкался и ушел.

Хоан подергал клейкую ленту, как это делал бесчисленное количество раз в драгоценные минуты перед тем, как его тело оказывалось парализованным. И каждый раз расстраивался. Теперь не только ладони потеряли чувствительность, но и появилось воспаление на коже.

Через полминуты инъекция сделала свое дело, и голова Хоана склонилась набок. Он чувствовал напряжение в мышцах шеи, но не мог управлять ими.

Свернутые молитвенные коврики лежали вдоль плинтусов. Люди, полностью одетые, стояли в ожидании, когда в большую гостиную берлинской квартиры вошел Галиб в сопровождении Хамида.

– Сегодня у нас будет первая генеральная репетиция. Мы еще не знаем точно, когда состоится само представление, но чем больше мы все вместе репетируем, тем лучше оно пройдет, а ведь мы этого хотим, правда?

Все закивали. Пятна крови на полу очень наглядно напоминали, почему надо действовать сообща.

Открылись двери в столовую, еще две коляски вкатились в середину гостиной.

С тех пор как на пляже в Айя-Напе эти две женщины кричали, когда жертву номер двадцать один семнадцать вытаскивали на берег, они заметно постарели.

Старшая сдала настолько, что рот у нее теперь всегда был открыт и виднелись почерневшие остатки зубов. «Вот так же и я буду выглядеть, если они меня продержат долго», – подумал Хоан, но потом мысленно покачал головой. Какая нелепая мысль, что он будет жить долго. Разве этот фарс не был увертюрой его конца? В этом он нисколько не сомневался.

Он попытался улыбнуться младшей, но не смог. Она выглядела такой беззащитной в своем истрепанном платье, с глазами, полными страха.

«Что же ты увидела, моя девочка?» – только и успел подумать он, как снова с треском открылась одна из многочисленных дверей, которые вели в гостиную.

Послышался скрип колес, и все повернулись к двери, которую открыла швейцарка. Послышался вздох изумления и даже облегчения.

Двое мужчин зааплодировали, когда измученную молодую женщину с продолговатым родимым пятном ввез в гостиную молодой парень, которого Хоан раньше не видел. Хоану показалось, что ему не больше восемнадцати лет. Входя, он беспричинно улыбался, словно не знал, где он. Может быть, бедняга вообще не понимал, с кем он связался?

– Да, наши колясочники в полном комплекте. А это Афиф. Хороший мальчик, хотя немного медлительный. – Галиб тепло улыбнулся.

Что происходит? Он способен испытывать к кому-то человеческие чувства? Это было неожиданно. Их взгляды, направленные друг на друга, были такие понимающие, такие любящие и удивительно далекие от всего, что творилось вокруг.

– Афиф не будет участвовать в нашей подготовке, но он пригодится в самом конце. С виду такой невинный, кому придет в голову, что люди замышляют что-то плохое, если среди них такой мальчик?

В этот момент раздались жалобные стоны, от которых все замерли. Это произошло после того, как женщины увидели друг друга. Хотя третья женщина тоже была парализована, никакие в мире инъекции не могли сдержать душевного волнения, которое вызвало поток слез. Две другие женщины в колясках выглядели так, словно неожиданно обрели забвение всех душевных и физических ран, последнюю радость и утешение, после чего их тела могли быть спокойно преданы смерти.

Жалобные стоны не прекращались, но Галиб проигнорировал их.