Я слишком долго мечтала - Мишель Бюсси

Мы оба молчим. И не только из-за радио, оно безмолвствует. Я осознаю всю важность минуты молчания при виде людей, застывших у входа в «Руасси-Техно», продавцов, вышедших из бутиков на парковку торгового центра «Париж-Север-2». Минута скорби, и секунды с космической скоростью переносят меня в Джакарту, за двенадцать тысяч километров отсюда, на семь тысяч дней назад. Но этой короткой паузы хватило, чтобы перед моим мысленным взором пролетела вереница воспоминаний о панорамном ресторане отеля Great Garuda, о пианино, о ласточкиных гнездах, залитых слезами, о десяти этажах слез в лифте, об освещенной прожекторами башне Монас и о моем обещании, моем проклятом обещании, самом страшном, самом безумном поступке за всю жизнь.

Горсточка секунд, растаявших в вечности… Дни, недели, месяцы, показавшиеся мне годами по возвращении из Индонезии, когда я уже не понимала, кто я и где я, когда все делала механически, как робот. Готовила еду, читала, занималась уборкой, ложилась в постель и проводила ночи без сна. Не смела выйти за пределы Порт-Жуа. Выйти оттуда означало уехать. Уехать – и никогда больше не возвращаться. А ведь так и нужно было поступить. Я обещала это Илиану. Сбежать. Не раздумывая. А потом вернуться. Более легкой. Избавленной от бремени. Смертельно раненной…

На северном шоссе пробок не бывает, «мерседес» плавно, без остановок, мчит в сторону окружного бульвара. Внезапно тишина кончается, и Стинг продолжает свою SOS to the World прямо с того места, где его прервали. В какой-то миг у меня вспыхивает надежда, что следующей песней будет Let It Be, или что-нибудь из репертуара «Кью», но нет, мы слышим «Обещаю тебе» Джонни Холлидея. Так что никакой фантом меня больше не тревожит. Невидимая пропасть между настоящим и прошлым закрылась. А Джакарту поглотил потоп. Наверно, завтра какое-нибудь землетрясение разрушит и Сан-Диего. А глобальное похолодание превратит в лед Монреаль. И все свидетельства прошлой жизни будут бесследно стерты. Даже мой камень времени не поможет. Он сделал все, на что был способен, а потом – исчез.

«Мерседес» приближается к «Стад-де-Франс»[123]. Минут через тридцать, а то и меньше мы будем в Биша. Улисс ведет машину молча. Он явно сердит на меня за то, что вынужден ехать в больницу: я-то работаю всего в нескольких километрах от Биша, а ему пришлось пересечь Атлантический океан, чтобы навестить Ила. Если бы ты знал, Улисс… Если бы понимал все значение клятвы, которую я должна нарушить. Если бы мог представить, какой страх я должна задавить в себе. Спасибо тебе, Улисс, спасибо за то, что принудил меня к этому, похитил, заставив взглянуть в глаза чудовищному призраку, затаившемуся в моей душе. Если бы не ты… я бы так и блуждала в потемках.

Внезапно Улисс сбрасывает скорость, включает поворотник и съезжает с автострады на дорогу, ведущую к северу, в сторону от национального шоссе № 14. Мой ежедневный путь в аэропорт.

– Улисс, в Биша прямо!

И только в этот момент я замечаю, какое направление задано навигатору.

Вовсе не больница Биша, а совершенно незнакомый адрес: Шар, улица Освобождения, дом 36.

Шар?

Смутно припоминаю: это деревушка в пятидесяти километрах от Парижа и в десяти – от национального шоссе, соединяющего Порт-Жуа и Руасси. Что понадобилось там Улиссу и зачем он меня туда везет?

– Я обещал Илиану заехать к нему домой, – бросает продюсер. – Забрать там кое-какие вещи и привезти ему.

Шар?

Значит, Илиан живет в Шаре? Значит, каждый раз, отправляясь в Руасси, я проезжала практически мимо его дома? Улисс продолжает вести машину, внимательно глядя на дорогу. Теперь я замечаю еще одну странность, ускользнувшую от меня вначале, – его одежду. На нем элегантный серый пиджак безупречного покроя, такие же брюки, темная рубашка… Ничего общего с мятой гавайской хламидой, которую он носил несколько дней назад в Лос-Анджелесе. С чего вдруг такая перемена? Ради Илиана? А может, он решил заявиться во Францию, одевшись… для похорон?

Несмотря на все усилия, Улисс не может скрыть нервозность. Я смотрю, как он раздраженно нащупывает ручку переключения передач, – очевидно, за много лет привык к автоматической коробке в американских машинах. По его седым вискам стекают капли пота, толстый живот уперся в руль. Веки нервно дергаются, из кармана торчит белый платок. Неужели он плакал?

Что ж, ничего удивительного: он узнал, что его друг обречен. Друг, жизнью которого он интересовался все прошедшие годы. А я вдруг понимаю, что ровно ничего не знаю об Илиане. Кроме того, что он работал в парижском «Фнаке». Я-то воображала, что Илиан обитает в какой-нибудь каморке, типа мастерской художника, под крышами Монмартра, или в квартире в квартале Маре, или в современной многоэтажке Гутт-д’Ор[124], но никак не могла представить себе, что он ютится в деревенском домишке за кольцевым бульваром.

Только не Илиан. Только не он.

Чем он там занимался – мастерил что-нибудь? Возился в саду? Гулял с собакой? Приглашал в гости соседей?

Нет, только не Илиан. Только не он.

В окне мелькают дороги, перекрестки, круговые разъезды, предместья. Спокойные, банальные. Почти безлюдные.

Аблеж. Сантёй. Бриньянкур.

Еще три километра. Улисс выдергивает платок из кармана и обтирает взмокший лоб.

«Вы прибыли по назначению», – сообщает навигатор.

Улисс тормозит перед крошечным домиком, стоящим поодаль от соседних строений. Перед окнами узкий палисадник. В гараж ведет крутой спуск. Оштукатуренные стены покрашены в бежевый цвет. Похоже, что внутри домик едва ли больше обычной трехкомнатной квартиры, разве что делится на два этажа, чердак и подвал. В таких домишках с мощеными двориками обычно живут шахтеры, только этот стоит совсем на отшибе. Мне не верится, что Илиан обитал здесь, но факт налицо: Улисс затормозил в паре метров от почтового ящика.

На нем написано имя – Илиан Ривьер.

Улисс не выключает мотор. Не понимаю почему, но и не спрашиваю. У меня накопилось гораздо больше других вопросов поважнее. Во-первых, эта фамилия – почему-то странно знакомая. Затем – этот дом. А что, собственно, я воображала – что Илиан живет во дворце? Нет, конечно… Но мне трудно свыкнуться с мыслью, что я все эти долгие годы жила в красивом и таком поэтичном шале на берегу Сены, а он – в этой коробке. И мне было так хорошо у себя дома! Хотя моей заслуги тут нет. Это все Оливье, с его терпением и золотыми руками. Продолжаю осматриваться: облупленные ставни, пучки сорной травы между булыжниками, выцветшая черепица, дырявая сетка на отдушине. Смогла бы я жить в таком неухоженном месте, если бы бросила все ради Илиана?

В салоне «мерседеса» по-прежнему работает радио, только Джонни уже не поет, его сменили рекламные слоганы, которые звучат в три раза дольше минуты молчания. Улисс так и не выключил мотор, он сидит в машине, словно его заворожили объявления о сказочных скидках в сети больших супермаркетов. Сейчас он нервничает еще сильнее, по лицу ручьями стекает пот, который он не успевает вытирать. Я смотрю, как Улисс с трудом тянется через свой живот к бардачку. Что ему там нужно – ключи от дома Илиана?