Между молотом и наковальней - Николай Лузан

Он, кого они привыкли видеть энергичным и всегда в кругу людей, от одиночества, а еще больше от того, что превратился в «нахлебника» для семьи, осунулся и почернел, стал замкнутым и нелюдимым, запирался в кабинете и целыми днями не выходил из него. Но мир оказался не без добрых людей. Старые однополчане, заглядывавшие в гости, не давали ему закиснуть, а когда подошла осень, то подвернулась и подходящая работа. Ректор университета Алеко Гварамиа пригласил его на работу на кафедру экономики и финансов, и там, среди студентов, Беслан снова нашел себя. Но ему, привыкшему за десять с лишним лет крутиться как белка в колесе в «куче» государственных дел, в размеренной университетской жизни вскоре стало скучно.

Так продолжалось до апреля 2004 года. К тому времени страна и народ уже задыхались от одряхлевшей и ставшей в руках временщиков-министров безответственной власти. Поэтому наступившая бурная весна, а вслед за ней приближающиеся президентские выборы пробудили надежды на лучшее. Возвращение Беслана в политику, а еще больше неизбежные грядущие большие перемены, которые с нетерпением ждали не только он и его товарищи по политсовету в «Единой Абхазии», но и вся страна, давно уставшая жить в «затхлом политическом болоте», вдохнули в него новую жизнь.

Это чувствовал Шабад, он радовался за отца и с жадным любопытством расспрашивал его о тех изменениях, которые бросились ему в глаза по дороге от границы до дома. За то время, пока он учился, Абхазия стала другой. Даже в пассажирах маршрутки, что вместе с ним добирались в Сухум, они были заметны невооруженным взглядом. Страна и народ просыпались после многолетней политической спячки, на слуху у всех были имена будущих президентов и грядущие большие перемены. О них в полный голос говорили не только в политсоветах партий, писали в «Нужной», «Чегемской правде» и «Эхе Абхазии», но в каждом доме.

И эти отголоски грядущих грозных политических бурь, о которых в те еще безмятежные июльские дни 2004 года вряд ли кто догадывался, докатились и до стен госдачи. Размеренное и полусонное течение жизни ее обитателей было нарушено раз и навсегда. За пластиковыми разноцветными столиками, выставленными перед гостиницей на летней террасе, напоминавшей весенний луг, с утра и до позднего вечера стоял гул голосов. Администраторы, дежурные по гостинице: Ибрагим, Кавказ Аслан, Оксана и Индира, охрана госдачи: Зурик, Ашот, Армен, Заур, Батал и даже молоденькие девчушки из столовой: Милана и Марина теперь только и говорили о том, кто станет будущим президентом.

То, что в октябре выборы состоятся, ни у кого уже не вызывало сомнений. Тяжело больной и в последние годы не появлявшийся на людях президент Владислав Ардзинба еще официально не заявил о своем уходе из власти, но ветры будущих больших перемен уже витали в воздухе. И их манящий запах надежды на будущую лучшую и более счастливую жизнь кружил головы даже тем, кто был совершенно далек от властных кабинетов и самой власти. Впервые за всю современную историю Абхазии у них — абхазов, мингрел, армян и русских, — до этого безропотно внимавших и подчинявшихся своим вождям, появился реальный выбор между прошлым и будущим, между тем, кого настойчиво предлагала власть, и тем, кого требовали истосковавшиеся по переменам душа и сердце.

Это был невероятно сложный выбор — столетние обычаи и нравы требовали голосовать за «своего», с кем связывали кровные отношения, но здравый смысл склонял к тем, кто делом доказал не только верность Абхазии, но и мог дать каждому, независимо от рода и прошлых заслуг, шанс на лучшую и более справедливую жизнь. Поэтому нешуточные страсти начинали разгораться не только в правительственных и парламентских кабинетах, но и в совершенно далеких от высокой политики высокогорных селах. «Горячее лето» 2004 года с приближением осени грозило полыхнуть настоящим пожаром страстей и эмоций, на которые так щедры южане.

С каждым новым днем неоспоримому фавориту в будущей президентской гонке премьеру Раулю Хаджимбе становилось все теснее и теснее в той «упряжке», что вот-вот готовилась стартовать к заветному финишу. Строгий судья — жизнь вносила все новые и новые сюрпризы в расписанный еще весной на госдаче в Сухуме и в далекой Москве сценарий с заранее известным результатом, который своенравному и независимому абхазскому народу явно не пришелся по душе. Даже в Гальском районе, где зачастую количество патронов в магазине для «калаша» решало спор, кто прав, никто не хотел выступать в роли послушных статистов, безропотно бредущих к избирательным урнам. Всем надоело быть просто безликой «партийной и беспартийной массой», еще совсем недавно слепо следовавшей указаниям прошлых советских и нынешних вождей. Недавняя жестокая война и победа в ней раскрепостила людей, убила сидевшего в их душах покорного раба и вернула, казалось бы, уже навсегда утраченные чувства достоинства и чести. Абхазия быстро просыпалась после десятилетия «политической спячки» и теперь трудно и мучительно искала свой шанс на более справедливую и лучшую жизнь, чтобы без колебаний и сомнений доверить свое будущее новому лидеру. Поэтому все чаще и чаще стали звучать имена: Алесандр Анкваб, Сергей Багапш, Станислав Лакоба, Сергей Шамба, Анри Джергения, Нодар Хашба, Якуб Лакоба и еще нескольких будущих кандидатов в президенты.

Эти фамилии и сейчас звучали в споре между Ашотом, Оксаной и Индирой. Я и мои дочери Лидия и Олеся вполуха слушали разговор на злобу дня, мелкими глотками пили холодную минералку и с нетерпением ждали появления в гостинице Ибрагима с Кавказом в надежде, что нам наконец удастся попасть внутрь знаменитой «дачи Сталина», рядом со стенами которой мы проходили уже не раз. В предвкушении будущей экскурсии наше разгулявшееся воображение будоражили загадочные истории о ней, рассказанные когда-то Станиславом Лакобой и Олегом Бгажбой.

Эти и многие другие истории, связанные с тем, что происходило за стенами «дачи Сталина», были известны Ибрагиму с Кавказом. Поэтому мы с Лидой и Олесей в душе рассчитывали не только услышать от них что-нибудь новое, но и увидеть собственными глазами, а затем потрогать руками все то, что окружало Сталина и других вождей масштабом помельче. Время шло, стрелки часов перевалили за четыре, а они все не появлялись. Мы уже стали прощаться с Оксаной и ребятами, когда с дороги донесся гул мотора машины, и через минуту на стоянку перед гостиницей скатился, сверкая новой краской, «мерседес». Из него вышли наши друзья, и мы поспешили к ним навстречу.

По нашим загоревшимся глазам Ибрагим догадался, что больше всего нас интересовало, и с ходу заверил:

— Сегодня прием у товарища Сталина вам обеспечен!

— Правда, за благополучный исход не ручаемся. Черт его знает, с какой он ноги встал, — пошутил Кавказ.

— Да ладно, его ноги нас меньше всего волнуют! Но вот мыши… — И здесь Лида сделала испуганное лицо.

— С этим у нас как раз все нормально! Вы только взгляните на нашего зверя, — усмехнулся Ибрагим и показал на разомлевшего под солнцем и беззаботно дремавшего на стуле Котофеича.

Мы посмеялись и все дружно направились к парадному входу госдачи. Ибрагим первым по-хозяйски поднялся на мраморное крыльцо, сорвал с петель мастичную печать, затем смахнул густую пыль с бронзовой ручки, распахнул дверь и широким шестом пригласил: