Абсолем - Саша Глейзер

— Назрел очередной визит. — Макс сел и залпом выпил остатки солёвки.

У Макса было дежавю. Знакомая дверь, и он опять ждёт, когда ему откроют. Хозяин вновь не торопился. Только после того, как Макс постучал второй раз, динамик ожил, и он услышал знакомый голос. Через секунду дверь была открыта. На лице Корсакова не было ни тени заинтересованности или тревоги. Он терпеливо дождался, пока Макс снимет куртку и отряхнет снег с головы. Проделав это, Макс резко вскинул голову и прямо спросил:

— Вы убили ребенка?

И вновь никаких ожидаемых эмоций, типа удивления или возмущения. Корсаков отвернулся и пошёл в гостиную, в которой они беседовали в прошлый раз. Макс проследовал за ним.

— Когда он родился, вы ведь сразу всё поняли, — проговорил он, садясь в кресло напротив Корсакова.

Профессор сложил руки на подлокотники и внимательно посмотрел на Макса:

— Вы действительно подумали, что я способен убить ребёнка? — Затем, не давая Максу ответить, быстро продолжил: — Впрочем, это лишнее. Да, конечно же такого ребенка действительно способен…

Он сделал паузу, сузив глаза, посмотрел на свои руки, словно пытался вспомнить мельчайшие подробности, впрочем, Макс понимал, что Корсаков и без того помнит всё так, будто это произошло вчера. Взгляд старика потерялся в какой-то далекой точке, а голос стал отстранённым. Корсаков и сам весь словно отстранился от времени и пространства, в котором находился, и вновь перенёсся куда-то далеко.

— Когда я услышал биение двух сердец, то подумал, что сошёл с ума. Мне понадобилось некоторое время, чтобы осознать это.

Уже позже, когда я вспоминал и сопоставлял, то всё сошлось, словно пазл. Я даже удивлялся, что был так слеп. А впрочем, винить меня за это не стоит. Вы ведь понимаете, насколько несуразным и неимоверным был союз Софии и Дино. Да, вы правы, я собирался убить ребёнка, это было моим первым порывом. Я уже обвил пальцами его неокрепшую хрупкую шейку, вначале одной рукой, затем другой, а он даже не вскрикнул. Мне хотелось, чтобы он завизжал, заплакал, вызвал у меня гнев и желание поскорее заткнуть его, а он молчал, не издал ни единого звука. Смотрел на меня своими огромными глазищами без тени младенческой поволоки. Представляете, его взгляд был ясный и осмысленный. Я не мог от него спрятаться. Держал руки на его горле под прямым прицелом этих чистых и прекрасных глаз и ничего не мог сделать. Я в жизни не встречал более искреннего и нежного взгляда, возможно, только у его матери, когда она сидела у окна, поглаживая свой огромный живот. — На лбу Корсакова выступила испарина, но он не обратил на это внимания. Вцепившись в подлокотники, он смотрел прямо перед собой невидящим взглядом и продолжал говорить: — Я убрал руки с его горла, чтобы попытаться собраться с силами и всё-таки осуществить задуманное, но куда там. Уже через минуту, не осознавая, что делаю, я пеленал его и кормил заранее приготовленной смесью. Наевшись, он уснул, так и не проронив ни единой слезинки. Он не плакал ни на следующий день, ни через день — никогда! Он никогда не плакал, понимаете? Зато часто улыбался своими голыми деснами. Как же при этом сверкали его неимоверные глубокие глаза и щеки надувались. В целом, это был обычный младенец, гулил, пускал пузыри, стремился познать мир. И в то же время это был ребёнок не совсем от мира сего. Он развивался очень быстро, начал ползать, когда остальные дети не умели ещё и переворачиваться, пошёл, когда другие без поддержи и сидеть-то не могли. Я молчу про первые слова, счёт, чтение и дальнейшее обучение. Прошло совсем немного времени, а я уже не представлял своей жизни без Адриана.

Корсаков на время замолчал и посмотрел в окно за спиной Макса. Он смотрел вдаль на бескрайний голый луг, продуваемый и бесцветный. Без цели, просто чтобы собраться с мыслями и продолжить. Вскоре он перевел осознанный взгляд на своего гостя:

— Этот мальчик был всем для меня. Я поклялся, что никогда не стану изучать его с научной точки зрения и никому не позволю этого делать. Поэтому я скрыл происхождение ребёнка, для всех он был моим внучатым племянником, рано осиротевшим из-за несчастного случая с его родителями. Я знал, что рано или поздно Адриан сам начнет задавать вопросы, но всеми силами старался отсрочить этот момент. То был редкий период света в моей жизни, счастья, удовлетворенности и гармонии. Мы гуляли, читали, учились, играли. Знаете, мальчик был одержим чтением. Он буквально проглатывал книги. У него была удивительная тяга к писателям старого времени. Открыв их для себя, он уже не мог остановиться. Признаюсь, сам я не был знаком и с десятой долей тех авторов и произведений, которые Адриан освоил за весьма короткий промежуток времени. Мне кажется, он черпал в этих источниках какую-то непреложную истину, доброту. Вы даже представить себе не можете, каким добрым был этот мальчик. Он был велик в своей доброте. Он был олицетворением ласки, заботы и сострадания, совершенно несвойственным его юному возрасту.

— Был? — перебил Макс. — Где сейчас этот Адриан?

Корсаков посмотрел на Макса совершенно потухшими гла зами:

— Я не знаю. Как я вам сказал, то был редкий период света в моей жизни и… короткий. Очень короткий.

Он замолчал. Профессор смотрел на Макса прямо, не отводя взгляда. Теперь ему нечего было скрывать, он рассказал всё. Макс понял это по глазам старика — пустым, потухшим, усталым, полным горечи и сожаления. Старый профессор вздохнул полной грудью и откинулся на потёртую спинку. Максу почудилось некое облегчение во вздохе Корсакова.

— Вы не представляете, каково это носить всё в себе, не имея ни малейшей возможности поделиться хоть с кем-то, — произнёс в ответ на его мысли профессор.

— Как вы потеряли Адриана? — спросил Макс.

Старик вновь сжал подлокотники:

— По собственной глупости или трусости, уж не знаю, чего во мне было больше. — Он покачал головой, словно до сих пор над чем-то сокрушался. — Вы же понимаете, Адриан был не простым мальчиком. Рано или поздно что-нибудь да проявилось бы. К моему сожалению, это случилось рано. Ему было всего девять. Я начал подмечать, что он порой замирал и задумчиво смотрел на меня, иногда с неким удивлением, иногда с насмешкой, иногда озабоченно. Я тогда начал волноваться, не мог понять, что тревожит мальчика. И я спросил его.

Корсаков снова замолчал, с головой окунувшись в собственные воспоминания.

— И что он ответил? — нетерпеливо проговорил Макс.

— Оказывается, его волновали мои мысли. Он поделился этим со мной, как ни в чем не бывало, будто чтение мыслей было обыденным делом. — Корсаков многозначительно посмотрел на Макса, давая осознать сказанное. — Адриану ничего не стоило проникнуть и покопаться в голове того, кто рядом. И самое главное, он считал это естественным навыком любого человека. Он был уверен, что я точно так же знаком с его мыслями.