Принцесса вандалов - Жюльетта Бенцони

— На добром немецком, как все остальные немцы.

— А я имею смелость думать, что это какой-то особый язык, раз шведы постоянно вмешиваются в ваши дела. В любом случае ясно одно, что только вы лично можете уладить возникшие недоразумения. Поэтому просите у короля отпуск и отправляйтесь в путь.

— Надеюсь, по крайней мере, что и вы отправитесь со мной. Ваша красота, обаяние, изящество окажут чудодейственное влияние на людей, которые, возможно, несколько грубы…

— Окажут, если только они не забросают меня камнями, как блудницу из Евангелия, поскольку я не являюсь вашей законной супругой. Но если вы желаете остаться вдовцом, то ваше предложение безусловно стоит принять.

— Изабель! Как вы можете быть такой жестокой! Неужели вы сомневаетесь, что я вас обожаю?

— Вам предоставилась возможность доказать мне это! Сделайте так, чтобы ваши подданные признали меня, и я без малейших колебаний приеду к вам. Цветы я люблю больше мощеных мостовых.

Но, как известно, беда не приходит одна. Чуть ли не в тот же день стало известно, что указом императора и с согласия матери Кристиана, вдовствующей герцогини, у него отбираются все имения, в то время как шведы в союзе с герцогом Саксонским, его близким родственником, осадили одну из его крепостей.

Дождаться можно было только бо́льших бед. Кристиан бросился к Людовику, поведал ему о трагических событиях в княжестве, собрал людей, поцеловал жену и вскочил в седло, чтобы лететь на помощь своим подданным. Уезжая, он не забыл оставить Изабель как своей жене и герцогине Мекленбургской доверенность, которая должна была помочь ей защитить свои интересы в очередном процессе по поводу наследства. Маршал д’Альбре снова претендовал на владение замком Шатильон, который «мог быть занят только герцогиней де Шатильон», тогда как немецкая и вандальская принцесса не имела на него никакого права. А поскольку последняя наследница дома Шатильон-Колиньи госпожа де Ла Сюз по-прежнему отказывалась возвратить ему пятьсот тысяч ливров, то он требовал, чтобы замок был выставлен на продажу.

Изабель вновь взялась за перо и написала королю длинное послание — может быть, даже излишне длинное! — в котором изложила все свои горести и печали, горько жалуясь, что «оставлена своим высокочтимым государем, который не слышит ее просьб, как не слышали бы их скалы, если бы она к ним обращалась!»

Увы! Господин де Льон, желавший в первую очередь успокоить немецких князей, посоветовал королю не вмешиваться, и Его Величество вновь уподобился вышеупомянутым скалам и не ответил Изабель. Изабель расплакалась от обиды и гнева. Молчание короля было и молчаливым запретом появляться герцогине при дворе. Но об этом она не плакала. Ей и не хотелось там появляться, так как ее мучили приступы тошноты, свидетельствуя о том, что она ждет ребенка. В другое время это привело бы ее в восторг. Но теперь…

Изабель даже не имела возможности утешиться дружбой с Мадам. Мадам тоже была в бедственном положении, так как Месье и его милые друзья, маркиз д’Эффья и шевалье де Лоррен, ненавидевшие ее, постарались сделать все, чтобы она жила в изоляции.

К сожалению, судьба распорядилась так, чтобы в этом месяце — июне 1664 года — беды Изабель не кончались, и сыграла с ней еще одну скверную шутку…

Виной всему стал граф де Гиш, которого не видели во Франции вот уже два года, но который по-прежнему страстно любил Мадам, подтверждая истинность одной из самых изящных максим бедного Ларошфуко. Почти ослепший и все еще снедаемый страстью к госпоже де Лонгвиль, он написал:

«Разлука для любви — что ветер для огня: слабую она гасит, а большую раздувает».

Де Гиш вернулся из Польши, где воевал с блеском, и пожелал вновь занять свое место среди свитских дворян Месье. Месье его возвращение не обрадовало. И более того — оно его крайне раздражило. Он запретил Мадам принимать де Гиша и видеть его даже издалека.

Но любовь изобретательна. Де Гиш под разными обличьями ухитрялся хоть на несколько минут увидеть свою возлюбленную. И в ее рассказах некоторые подробности заставили его заподозрить де Варда в предательстве. Он потребовал от де Варда объяснений. Де Вард, желая выпутаться из неловкой ситуации и сохранить свое место возле Мадам, сплел такую историю, в которой никто ничего не понял, что только усилило подозрения графа. Де Вард, почувствовав, что теряет почву под ногами, предложил обратиться к беспристрастному суду герцогини де Мекленбург. Мадам и Месье одобрили этот выбор, и Изабель было предложено высказаться или в пользу де Гиша, — а она знала, что де Вард действительно предал графа, — или в пользу де Варда, которого сама она боялась теперь как чумы, чуть было не попав в расставленные им сети. Мадам была рада, что в судьи выбрали ее подругу, но Изабель, чувствуя себя с каждым днем все хуже, желала одного: покоя. И поэтому отправила к принцессе Бастия с запиской, в которой объяснила свое состояние и наотрез отказывалась высказываться в пользу того или другого, закрыв перед обоими двери своего дома.

Де Вард потребовал от де Гиша удовлетворения, вызвав его на дуэль. Он великолепно владел и шпагой и пистолетом, рассчитывал на свою ловкость и надеялся избавиться от де Гиша. Де Гиш владел оружием не хуже, но Изабель, боясь, как бы с ним не случилось несчастья, тайком предупредила о дуэли короля. Король, не медля ни секунды, призвал к себе де Варда и де Гиша и приказал помириться в своем присутствии и в дальнейшем вести себя смирно, если не хотят оказаться в тюрьме в ожидании еще более серьезного наказания. В результате молодые люди остались непримиримыми врагами, но теперь было нечто общее: они оба затаили недобрые чувства к Изабель.

Но она об их чувствах и не думала. Она всерьез расхворалась и никого не хотела видеть. А если кого и хотела, то не могла, и причины на это были разные. Госпожу де Бриенн приковал к постели сильный бронхит. Мари де Сен-Совёр по-прежнему находилась в Нормандии и готовилась там к новому замужеству. Они с Изабель очень давно не виделись, но вели оживленную переписку. А дорогой сердцу Изабель Конде вновь страдал от одного из тех странных припадков, какие время от времени стали мучить его после нежеланного брака. Лето стояло жаркое и влажное, на улице Сент-Оноре было душно, и Изабель отправилась в Мелло, где было несравненно приятнее.

В августе месяце в Мелло приехал и ее супруг, вернувшийся из Германии. Настроение у него было скверное, путешествием он был недоволен: император не оказал ему поддержки, на которую он рассчитывал, а родня по-прежнему действовала против него самыми крайними и недостойными средствами, разоряя его и позволяя разорять его шведам.

Не радовало его и поведение Людовика, который до сих пор так и не взял под свою защиту его красавицу-супругу, хотя поначалу отнесся к их браку более чем благосклонно. Зато сами супруги встретились с нежностью. Изабель чувствовала себя очень слабой, и в ее болезненном состоянии присутствие рядом сильного мужчины действовало на нее благотворно. Муж казался ей защитой от козней судьбы. Они вместе сделали несколько визитов, съездили в Монбюиссон на похороны аббатисы Нотре-Дам-ла-Рояль, заместила которую одна из принцесс-курфюрстин, и не раз вместе навещали Шатийи. А когда зарядили осенние дожди, с удовольствием сидели дома у камелька. Изабель не становилось лучше, она слабела день ото дня, вызывая серьезные опасения у близких. Ночью двадцатого ноября она преждевременно родила мертвого ребенка, и эти роды могли стоить жизни и ей самой…