На ладони ангела - Доминик Фернандез

— Следи лучше за тачками, — коротко отрезал он. — Сейчас застрянем на фиг на этой чертовой площади Народа.

— Ты чего-то стибрил на виа Венето?

— Рядом с «Doney». Сраный бордель! — вдруг разорался, вывалив себе на ноги все, что осталось в сумке. — Ну мне вообще не прет! Пустой кошелек. Неужели у этой бабы больше денег не было?

— Ты далеко живешь? — спросил я, чтобы успокоить его. — Могу подвезти.

Он стянул с головы кепку и смял ее в руках, после чего принялся стучать себя кулаком по лбу.

— Что ж мне дальше, что ж мне дальше делать, черт возьми!

— Тебя что, родители не кормят? — спросил я, коря себя за то, что перестал испытывать к нему жалость.

Он выпрямился и с презрением посмотрел на меня.

— Тебе какое дело до моих предков? Я плевал на них! Я в Рим приехал не для того, чтобы о предках думать! Они высылают мне бабки каждый месяц, мне больше ничего от них не надо.

— А где они живут?

— В своей деревне, под Перузой. Вообще, — продолжил он, смягчившись, — я их люблю. У них своя лесопилка, все на мази. Трое наемных рабочих, трехэтажный дом на берегу…

— Да ты не такой уж бедный! — воскликнул я.

— Бедный? Ты меня за кого принимаешь? У меня квартира на виа Тор Миллина, за площадью Навоне. Я классно устроился, даже если мои предки так и не раскошелятся мне на вертушку.

Сдерживая свое отвращение, я выдавил из себя последние капли добродушия.

— Зачем тогда сумочку стянул?

— А, блин, вечеринки как?

В субботу, в восемь вечера, в его студио на виа Тор Миллина, с приятелями из аграрного института. Ему стало стыдно за свой старый проигрыватель. «Долгоиграющий моно — рухлядь!» Он хотел сразить своих гостей и девочек «крутой системой» с двумя колонками по разным углам комнаты, «hi-fi» в лучшем виде.

— Слушай, — продолжил он, пока мы плелись в начале улицы Корсо. — Ты прикинь этот «Панасоник» XZ 300. Это — супер! Последняя модель из Германии.

Он показал мне справа от нас витрину «Рикорди», на которой сложная техника с металлическими кнопочками и светящимися датчиками задвинула в самый угол немногочисленные партитуры и книги по музыке, представлявшие пережиток того времени, когда фирма с гордостью издавала Верди и Пуччини.

Я разозлился не на шутку. Мой пассажир не имел ничего общего с моими друзьями из боргатов. Это был жалкий мелкий буржуа, похабно относившийся к своей матери и укравший деньги у какой-то «бабы»

— Бог ее знает, кто она, продавщица, судя по кожзаменителю, из которого была сделана сумка, или стажерка, секретарша, наверняка убивается сейчас по потерянным документам. И зачем он пошел на scippo[44]да рядом с «Doney»? Ведь не из чувства противоречия, как рагацци из Понте Маммоло и Тибуртино, а из конформизма. Чтобы, как все его дружки, купить то, что модно, заиметь «последнюю модель» с красочной витрины. «Вечеринка», подружки, «крутая система», пластинки рок, разбросанные по ковру, шипучка, пенящаяся в бумажных стаканчиках: с нарастающим омерзением передо мной проплывали все детали его праздника.

— Новая волна танцует под «Телефункен»! — сказал я с нарочито германским акцентом.

Не уловив сарказма, Пеппино потер руки, радуясь, что нашел меня в таком добром расположении духа.

— Ты женат? — спросил я.

Он заерзал на своем сиденье и принялся ругаться на явно показном арго, чтобы я не подумал, будто он пытается заговорить мне зубы, и поэтому он выбирал словечки, подхваченные им на слух из моих романов, которые он наверняка сам не читал.

— Бога мать! Я бился об заклад с Артуро, что к субботе раздобуду себе кашемировый пуловер. В этом году все ходят в кашемире. Нет, ну ты прикинь меня, если Мариза завалится ко мне и задвинет: «Ну че, Пеппино, где же твой свитерочек кашемировый?» Сраный бордель! Заколебался на хрен на мели сидеть! Достало! Достало!

«Ну ясно, парень, — подумал я, — ты городишь как сапожник без всякого разбора». Но он сильно ошибался, полагая, что сможет накрутить меня таким образом, потому что насколько такой поток матерщины мне льстит в устах тех, в чьем распоряжении не находится других слов, настолько же мерзким я считаю такое развязное позерство у обыкновенного студента. Пеппино, не подозревая о том, что происходило в моей голове, усугубил впечатление еще одним неприятным жестом. С недовольным видом он растянул свой свитер из дорогого белоснежного мохера, ради которого Главко вместо того, чтобы нападать на прохожих, просто разбил бы на свой страх и риск какую-нибудь витрину.

Разозлившись, я обратился к нему, сам еще точно не зная, что буду делать:

— Так, сейчас ты заткнешься и положишь все обратно в сумку. Давай! Слышь! Шевелись!

Пеппино, обалдев, наклонился, чтобы подобрать все, что упало на пол. Губную помаду, заколку, пакетик бумажных платков, карточки со скидкой в «Станда», пожелтевшую фотографию родителей, почтовую открытку с заснеженными Доломитами. Затем связку ключей и разные документы, сложенные в прозрачную папочку. Мы подъехали к пьяцца Колонна. Я резко вывернул руль влево и быстро поехал в обратную сторону. Он стукнулся головой о стойку.

— У нас легавые на хвосте? — спросил он, испуганно потирая висок.

— Уф! Ты куда едешь? Ты рехнулся что ли? Зачем ты повернул, тут уже рядом площадь Барберини!

— Да я специально, — холодно ответил я.

— В чем дело, Пьер Паоло? Ты совсем спятил?

— Ты просто отдашь сумочку этой девушке.

— У тебя как с головой? Останови. Останови, говорю!

Он попытался открыть дверцу на светофоре у ларго Тритоне. Я схватил его за руку.

— Не дергайся, или я тебе все кости переломаю. Ты меня знаешь, я карате занимаюсь.

Он пытался вырваться, но я зажал его как в тисках.

— Сверни сюда, — умолял он, — на эту улицу. В сторону Кириналь. На Барберини можно на полицию нарваться.

— Спасибо, отличная идея. Полиция, это как раз для тебя. Отвезу тебя в участок на вокзал Термини.

Он выдавил из себя смешок, пытаясь представить все как шутку.

— Ты дурачишься, Пьер Паоло, хочешь меня напугать!

Но парень побледнел, когда понял по моему лицу, что я вовсе не шучу. Сменив тактику, он перешел на лесть.

— Я знаю, что ты заступаешься за преступников, воров, за всех, кого общество выкидывает за борт. Я читал в газетах, что…

— Ну, ЧТО?

— Ты нас любишь, ты нас защищаешь. Ты говоришь, что мы не виноваты, что общество вынуждает нас выкручиваться как только можно. Кроме того, Папа, ты ведь говорил, разве он сам не подает пример? Он ведь ворует, Папа, только по-крупному?