Большой облом - Владимир Хачатуров

– Какая сыворотка, какой правды, если Беркут в СИЗО прохлаждается, вместо того чтобы на благо родине всевозможные испытания проходить?

Сомнениям несть числа, однако, включить телевизор и убедиться в правоте вестницы никто почему-то не спешит. Хотя ящик – вот он, пришипился в красном уголке, мутным незрячим оком на психику давит, часа своего дожидается. Оба-на – дождался!

– В этом шизанутом городишке все может быть, – решает старший по званию и должности подполковник Прохоренков. И дает команду врубить исчадие адово. Исчадие врубают. И что же мы думали? А то же что и они. Впрямь как по Толстому: знали, но не хотели знать. Но мы, батенька, в армии: не можешь – научат, не хочешь – заставят.

Итак, лежит их система «Беркут» в горизонтальном, между прочим, положении и дает правдивые показания своему сокамернику – толстопузому разъездяю М. В. Турову. Да, мол, так точно, имел половые сношения с потерпевшей со средней скоростью три раза в час. К сексу не принуждал, но склонить к чтению брошюры от Фонда Нищих пытался. Безуспешно. Нет, никаких претензий со стороны потерпевшей относительно частоты спаривания не изъявлялось. Все претензии в виде просьб касались в основном продолжительности процесса… Жалобы были. Примерно в три часа ночи потерпевшая пожаловалась, что ее уестествили до состояния штучного изделия деревообрабатывающей промышленности… Да, поэтому и не разбудил, когда уходил утром. Из жалости… Позавтракал в авторесторане. Нет никого подозрительного не заметил… Затем отправился к себе в гостиницу… Домой не звонил… Некому…Дом есть, звонить некому…

Если сначала тревога на лицах сотрудников сменилась недоумением, чтобы затем уступить место откровенно скабрезным ухмылкам, то последние вопросы ведущего вновь вернули их в первоначальное состояние.

– Спокойно, ребята! Беркут столько этих сывороток перенес, что давно иммунитет выработал. Ничего такого он ему не скажет, – отреагировал на изменение ситуации подполковник Прохоренков. – Правда, доктор Борменталь?

Но поддакнуть было некому. Доктор после первых же кадров спешно покинул комнату совещаний.

– М-да, не уберегла его Эвалишкина ладанка, – бормочут между тем сотрудники и, умудрено покачивая головами, крепнут задним умом, суеверно бормоча: – Вот если бы настоящей была, а не электронной, такой бы пакости не случилось…

– Товарищ подполковник, – прошептал майор Беридух на ухо командиру, – дело швах. Надо срочно что-то предпринимать…

– Что предлагаешь? – так же шепотом отвечал подполковник.

– Молниеносный штурм камеры прямо посреди передачи. Ворвемся в начердачниках, камеру вдребезги, общий усып и дело с концом. Беркута в тиски и в Центр. Все равно испытания провалены, так хоть спасем что можно…

– Не успеете.

– Успеем. Через пять минут будем там. Детали операции уточним по дороге. План полицейского управления имеется… Решайтесь, Евгений Сергеевич!

– Давно заметил, что Беркут тебе не по нутру. Опасаешься ты его, Игорь Николаевич…

– Опасаюсь, – не стал скрывать майор. – Ничего хорошего от этих испытаний не жду. Уйдет он от нас, вот увидите. Не лучше ли сейчас, пока не поздно и ситуация нештатная, все разом кончить?

– И Борменталю не доверяешь…

– Не доверяю. И не только потому, что он – Борменталь. Я ведь вижу, у него весь контроль на соплях держится… Ну же, товарищ подполковник, даете добро?

Но давать добро не понадобилось. В комнату вошел доктор Борменталь с такой кривой усмешкой на неприспособленной к подобной мимике физиономии, что даже майору Беридуху стало ясно: подвигов от него и его группы сегодня не потребуется.

– Евгений Сергеевич, у меня для вас… для всех нас добрые вести. Разрешите всем сразу или сначала только вам?

– Раз вы так ставите вопрос, то давайте всем.

– Товарищи, все это не более чем телетрюк. Утка. Мистификация. Никакой сыворотки в организме Беркута нет ни миллиграмма. Мало того, Беркут в полной отключке. В отрубоне, вызванном непомерным употреблением итальянской виноградной водки. Мозг спит. И это – достоверный факт, подтверждаемый показаниями приборов…

– А кто же за него отвечает?

– Не знаю. Какой-нибудь умелец, вроде Галкина… Потому что вербальный анализ заставляет усомниться в том, что голос принадлежит Беркуту. Особенно это видно при спектральном анализе эмфаз…

– Так он ведь рот открывает, артикулирует, доктор…

– Если вам вколоть то, что ему эти клоуны вкололи, то вы не только артикулировать начнете, но и ушами вдобавок зашевелите. У меня все, товарищи…

Товарищи смотрят на старшего, как бы спрашивая, можно досмотреть или выметаться приступать к служебным обязанностям.

– Досмотрят без вас, товарищи. Приступайте к работе. На всякий случай, готовность номер два. И не отчаивайтесь, вечером передача пойдет в повторе… Доктора Борменталя и майора Беридуха попрошу задержаться.

– Да, Эвалина Саввична, голубушка, убедительная просьба: в следующий раз в случае, не дай Бог, очередного ЧП, воспользуйтесь телефоном. Обслуживающий персонал пансионата, конечно, сплошь глухонемой, но зато зрячий и, следовательно, без труда распознает на вашем прелестном личике всю ту секретную информацию, которую вы спешите нам поведать.

Эвалина Саввична прячет лицо в ладонях и в таком, непроницаемом для глухонемого персонала, виде покидает комнату совещаний.

В помещении остаются трое.

– А больше вы ничего не хотели бы прибавить к сказанному, Арнольд Иваныч? – ровным, лишенным интонаций голосом интересуется Прохоренков.

Доктор растерянно моргает глазами, снимает очки, вновь напяливает их на переносицу.

– Что вы имеете в виду, Евгений Сергеевич?

– Для начала – главное: система под контролем?

– Разумеется. У вас есть основания в этом сомневаться?

– Не у меня. У майора Беридуха.

Борменталь переводит взгляд на майора. Майор тоже, наверное, на кого-нибудь или на что-нибудь смотрит, – определить направление его взгляда из-за непроницаемо-черных очков невозможно. Паузу прерывает зуммер спецсвязи. Прохоренков выуживает эту спецсвязь откуда-то из-за пояса брюк. Секунду медлит, затем касается одной из кнопок и прикладывает устройство к уху. Контакт длится четыре секунды: сообщение, повтор, подтверждение. Подполковник медленно убирает устройство на место. Выражение его лица не внушает оптимизма.

– Что, Евгений Сергеевич, – сдергивает очки Беридух, – срочная эвакуация?

Евгений Сергеевич освобождает переносицу от очков в золотой оправе, прячет в футлярчик, достает из нагрудного кармана рубашки другие, противосолнечные, надевает и мрачно произносит:

– Хуже.

Разбудила Игоря не головная боль и не разнобой голосов, постепенно удаляющихся. Разбудила его та особая смесь запахов, которую оставляет по себе студийная съемка. Кроме того, горели трубы синим пламенем и шершавый, разбухший язык лишал зубы эмали. Он возлежал одетым на широком тюремном ложе своем и пытался осмыслить происходящее. Но для этого ему не хватало данных. Не обязательно фактических, – каких бы ни будь. Ощущения не поддавались расшифровке, показания органов чувств дезавуировали друг друга. В непротиворечивом наличии оставался один инстинкт. Ни о чем он не свидетельствовал, ничего не подсказывал, ни в чем не убеждал, просто подчинял своему диктату. Не рассуждай, – повелевал он ему, не хлопочи – приказывал; лежи, не подавая признаков сознательной жизни. Ибо твоя задача – пережить день. А он для тебя только начался…