Королевская канарейка - Анна Кокарева

веником-то. Эльфы чувствительны. То, что меня чуть до сердечного приступа не довели и даже пустырничка не накапали — это ничего, ага, а на принца смотрят, как будто я его, белого и пушистого, на части рвать собираюсь, а он и «кыш» сказать не может.

«Не нужен тебе пустырничек, а принц и правда страдает», — кошачий голосок сварлив, но стал повеселее.

Угу, вот как чичас помню, муж бывший, когда я начала огорчать его, завёл моду пить пустырник, и я вот совершенно не сочувствовала, только зло поводила носом от этой вонищи, с презрением думая, до чего мужчины слабы… на сердце. А женщина пережила всё, сменила кожу, да и сердце вместе с ней, и ничего, да?

«Да. Сама же знаешь, богиня».

«Нет».

Я бы много могла сказать. Что всё у меня хорошо было, и не ждала никаких изменений, счастливо живя жизнью тела — и что не забыла, он всё время болел где-то внутри, там, где душа, и что сейчас как будто шкурку с заживающей раны на сердце сорвали, да что в этом проку? Не надо ничего говорить. Надо подать, так сказать, палочку с чувством.

Наклонилась и легко сжала его плечи (думала, больше никогда рядом не почувствую!), почти с ужасом ощущая, что прикосновение к нему, вроде бы материальное: вот сминается слегка рукав, вот бицепс под ним напрягается, вот он судорожно вздохнул, и шелковистые волосы мазнули по руке — прикосновение к невозможному счастью. Медленно поднялся, и так посмотрел, что смутилась, и, отведя глаза, чуть двинула рукой, предлагая цветок. Шагнул ближе, и прохладные сильные пальцы коснулись моей руки, забирая веточку. Птичьи игры.

— Князь и княгиня света, мы приветствуем ваш приход! — хорошо поставленный, исполненный неподдельного ликования голос Силакуи раскатился по дворцу.

Толпа взорвалась счастливыми криками. Из ниоткуда метелью посыпались белые лепестки, и дальнейшее я видела сквозь цветочный вихрь.

Несколько ошалело смотрела, как принц расстёгивает перевязь. Уловив лёгкую насмешку в прозрачных синих глазах, поняла, что он не собирается раздеваться, просто избавляется от оружия. Не сказать, чтобы его оказалось мало. Последовательно на пол легли: три меча, лук со стрелами, кинжалы, ножи и ножички, какие-то свёрнутые струны (удавки?), амулеты, дротики. Вот не думала, что такую кучу оружия можно разместить на себе так, чтобы ничто ниоткуда не торчало… уже с исследовательским интересом смотрела и ждала, когда же он иссякнет. Ждать пришлось довольно долго, но конец приходит всему. Интересно, этот убийца восьмидесятого левела чувствует себя голым, когда снимает всё оружие? Судя по тому, каким беззащитным котёночком он на меня смотрит — да.

Какие у эльфов лица счастливые, экзальтированные — как у верующих, и правда сподобившихся лицезреть богов. Силакуи с каким-то хитрым, увенчанным рогами посохом возглавила торжественную процессию на выход, и принц потянул меня за нею, шепнув:

— Она твоя жрица, ты знаешь об этом?

Нет, конечно. Откуда бы? Разве нужно богине говорить, что в её культе жрица присутствует? Совершенно лишнее) Но, кажется, от меня более ничего не требуется, кроме сияния, и это мою безынициативную душонку радует.

На выходе из дворца на нас надели венки — сложные, сплетённые из разных цветов, и поднесли чашу, из которой мы по очереди отпили. В чаше вода, не сидр. Огорчительно. Мне б, наверное, не помешало тяпнуть. Но боже, с каким тихим и бесконечно счастливым сиянием принц встречает все эти манипуляции!

В затухающем свете заката радостная, светлая процессия углубилась в лес, и тропа эта была повеселее той, по которой шли к месту казни, даже когда солнце совсем село и светить начали факелы. Куда делось большинство женщин, я поняла, когда мы вышли на прогалину, в конце которой стоял приземистый, вросший в землю от древности, оплетённый растениями храм. Видимо, мой. К нему шла дорожка, по краям которой были разожжены костры, и пламя по бокам стояло гудящей стеной.

До начала пламени вдоль дорожки стояли эльфийки. К нам протягивали руки:

— Богиня, пошли мне ребёнка…

— Блодьювидд, благослови меня, пошли мне дитя!

— Будь милостива, прекраснейшая!

Эти потерянные взгляды, эти лица, полные отчаянной надежды! Трясущиеся руки, тянущиеся ко мне, полные слёз глаза обычно таких холодных красавиц — я без слов поняла, что нужно делать, и прикасалась в ответ, обещая, обещая, обещая…

Увидела Мортфлейс, сначала не узнав её в светлом платье, а не в одежде лучницы, и спросила, улыбаясь:

— Кого ты хочешь: девочку, мальчика?

— Я буду счастлива, кого бы милость богини ни послала мне, — тихо ответила та.

Взяла обе её руки в свои:

— У тебя будут близнецы, — она только всхлипнула в ответ.

Я понимала, что тут надо врать, не стесняясь, и врала, как цыган не соврёт, продавая лошадь. Не моя божественность, так эффект плацебо сработает — видно, что верят крепко. А про себя цинично думала, что, надеюсь, они понимают, что, кроме как получить благословение богини, надо ещё и с мужчиной переспать. Хотя, сколько я знаю обычаи Бельтайна, именно этим они сейчас и займутся. И насчёт своего времяпровождения в храме тоже не сомневалась, радуясь тому, что никто туда за нами идти не порывается. Впрочем, если четыреста лет назад родилось поколение, а богиня тогда, на минуточку, так и осталась девственной (кстати, что с ней тогда делали? Поцеловали у костра и всё?), то сейчас ситуация иная. Ой, чувствую, в ближайшее время с плодородием в Эрин Ласгалене всё будет прекрасно до невозможности.

Пока я всё это думала, с нас снимали и бросали в огонь венки, осыпали зерном и лепестками и со слезами радости провожали к дорожке между огнями.

Храм внутри был освещён только луной сквозь отверстия в потолке, и оказался тесным — несколько ступеней наверх, старых, стёртых от времени, и наверху… алтарь? Мне, честно говоря, это больше всего надгробие напомнило. Тоже древнее, замшелое такое. Потрогала тихонечко: вроде ничего, мох мягкий и никакие кусачие жуки из него не побежали.

Леголас, подойдя, замер и стоял, ожидая чего-то. Взглянула с недоумением, и тут же догадалась:

— Надо ушко погладить, да? — и протянула руку.

Какое шелковистое, и как его затрясло от прикосновения! Схватил за руку, остановив, хотел что-то сказать, но не смог. Помолчал, подбирая слова:

— Блодьювидд, мы должны тут…

— Я понимаю, — и поднесла вторую руку к его уху.

Судорожно вздохнув, перехватил и её:

— Я пытаюсь объяснить, — откуда столько муки в голосе? — Мы в первый раз вместе, а я столько мечтал об этом, так ждал… когда ты гладишь, мне хочется выплеснуться.

О, пояснение прямое и