Королевская канарейка - Анна Кокарева

Ты только что нахваливала моё… обаяние, что ж дёргаешься, как будто оно тебе мешает?) Раздвинь ножки, позволь… я быстро, мне хочется.

Как он умудряется это делать? Несколько резких неглубоких ударов, и я почувствовала, что он во мне; хотя просто надавливая, не продвинулся бы совсем. Пока я думала, как бы аккуратно отказаться, всё уже случилось, и с мыслей об отказе как-то моментально перешла на всхлипывания.

К ночной наспинной росписи добавились утренние старания. Отвела глаза и задумалась о том, что не только на церемонию королевского одевания, но и на завтрак идти стесняюсь, но оно того стоило. Трандуил, накинувший на себя ночную одежду и открывший дверь, не стеснялся ничего и только засмеялся, когда я, увидев, что в соседней комнате его уже ждёт куафер, трусливо порскнула к себе.

* * *

После завтрака и урока, я, уже привыкнув добирать сон днём, хотела вернуться в кровать. Вышла подышать на террасу, и, сидя в кресле, с ногами, задранными на столик, на сон грядущий полистывала словарь ругательств на квенья и лениво смотрела, как в потоках воздуха между ветвями дуба кружится какой-то лепесток. Он всё мотылялся и никак не мог приземлиться, вызывая раздражение: когда же упадёт? Почти испугалась, когда показалось, что его притягивает мой взгляд, напряглась, и тут он чуть ли не камнем пошёл вниз и упал за ворот. С недовольством полезла в декольте и собралась выкинуть его, но задержалась, удивлённо рассматривая: на розах в парке бутоны были размером с горошину, а тут бархатистый, почти чёрный лепесток с огромного цветка… из оранжереи, что ли, залетел? Почувствовала, как глаза полезли на лоб: на лепестке проявлялись письмена. Как будто невидимая рука каллиграфическим почерком выводила их. Сияющие серебристые руны, староэльфийский. Какое-то стихотворение. Секунда, и письмена зарябили, превращаясь в менее изысканный, но понятный синдарин:

Лишь раз один, как папоротник, я

Цвету огнем весенней, пьяной ночью…

Приди за мной к лесному средоточью,

В заклятый круг, приди, сорви меня!

Что за шарада⁈ Мне ли это предназначалось? И тут вспомнила. Не то чтобы я забыла, чего наобещала Ганконеру, но как-то время не отследила. Лихорадочно посчитала — точно, сегодня. Какая изысканная открыточка) Интересно, это в традициях — дамам на лепестках писать? Ой, не люди… хорошо, что озвучки нет с подтанцовкой из бабочек — я бы, пока поняла бы и вспомнила, сердечный приступ словила бы.

Хотя, как вспомню людей — нет, у нас всё гораздо мощнее поставлено. В книжном, где я работала, открытки, естественно, продавались. Особенно меня вымораживали именные. И люди, что их покупали. Один мужик требовал, чтобы ему нашли открытку с надписью «Тёще Ларисе Ивановне», да… У одного такого, поадекватнее на вид, я как-то осторожно спросила, зачем ему открытка с именем — человек же знает, как его зовут? На что получила вполне логичный ответ: «Да, но так он будет знать, что и я это знаю». Но это ещё что! Стишки! Помню, как-то безобразно потеряла лицо. А дело было так: одна дама возжелала вот именно у меня получить консультацию, какая из двух открыточек лучше — со скверно намалёванным апельсином и стихом:

'Ты мой яркий апельсин

Все преграды победим',

или с не менее скверно изображённым виноградом за подписью:

'Ты мой сладкий виноград,

Нет любви нашей преград'.

Я старалась, как могла, помочь ей и не расстроить её, а она всё не отставала и требовала анализа этих стишков на предмет их литературности, и это было нелегко — одновременно приходилось отпихиваться от внутреннего поручика Ржевского, дудевшего в ухо, что наилучшей была бы открытка с огурцом и стишками:

'Ты мой сладкий огурец,

У тебя…

Я не могу, не могу. И тогда не смогла. Не помню, как это вышло, но слегка очнулась, когда уже топала на неё ногами и что-то гневно кричала, брызжа слюной. Сотрудники запихали меня в кабинет и жалостливо попросили отдохнуть. Скандал замяли. И мне, конечно, до сих пор неудобно перед этой ни в чём не виноватой дамой. Но яду мне, яду! ©

И ей заодно!

Ах да, эльфы светлы и прекрасны (успокаиваясь).

И я таки выспалась и наполоскалась в двадцати бассейнах и, нацепив первое попавшееся платье, пошла ужинать. Трандуил был молчалив и холоден, да и мне говорить особо не хотелось. Смешанные чувства: при всём хорошем отношении к Ганконеру, ситуация, в которой я оказалась, не радовала. Нервничалось почему-то, но не настолько, чтобы стремиться избежать ночи вместе. Пусть всё идёт, как идёт. Повздыхала и попросила Мортфлейс проводить к Ганконерову дубу — я там была один раз и дорогу не помнила.

Помню, как мы молча шли мимо зацветающих полей белого клевера, с которых налетал душистый ветерок, и в сумерках поздней весны уже появлялись огромные эльфийские бражники. У подножия дуба Мортфлейс кивком попрощалась (какая восхитительно молчаливая женщина!), и я с ностальгией вспомнила, что в прошлый раз она появилась вовремя, и я избежала близкого знакомства с Ганконером. Сегодня будет не так, и что-то во мне сопротивлялось этому. Женщина по природе своей не слишком заинтересована… в расширении клуба допущенных к телу. Как там, у Бродского:

'Число твоих любовников, Мари,

превысило собою цифру три,

четыре, десять, двадцать, двадцать пять.

Нет для короны большего урона,

чем с кем-нибудь случайно переспать'.

В Средиземье — третий. В одном анекдотике гостя усиленно угощали пирожными, и, когда он сказал, что и так три съел, хозяйка любезно уточнила, что не три, а семь, но кто же считает!

Ну, и богине любви нечего любовников считать — я перестала мяться у подножия и вошла.

Какое огромное старое дупло! Задрала голову, поражённо глядя на подсвеченную лесенку, скелетом доисторического боа-констриктора увивающуюся вверх, и получила в глаз немножко трухи. Тихо ругаясь, поднималась, пытаясь выцарапать её из глаза — и, как-то, пока ползла, совершенно перестала переживать, и только радовалась тому, что увижу соловья.

* * *

Он сидел за письменным столом, и роскошные ресницы тенями лежали на бледных щеках. Ждал и услышал, когда я тихо вошла, но глаз не поднял:

— Блодьювидд, прости. Дай мне минуту, я допишу, — и продолжил.

— Не торопись, пожалуйста.

Я с любопытством оглядывалась. Круглая комната, стены — необработанный этот самый дуб; круглое окошко, в котором видна пуща; камин, с реющей саламандрой, коврики и подушки перед ним. Книжные шкафы, такое ощущение, что из этих дубовых стен и выросшие: не совсем правильной формы, скруглённые, с неровными полками — набитые гримуарами… книжный мальчик, но не шпак, да?) Двери