Кузница Тьмы - Стивен Эриксон

– Не будь глупой, Кория, – ответил Хаут. Голос его звучал тихо, подобно шороху лезвия ножа на точильном камне. – Ты видела мой набор оружия. Большинство споров, решаемых с помощью железа, вызвано цивилизацией. Какие цвета мы будем носить? Под каким именем нас будут знать? Каким богам мы должны поклоняться? И кто ты такая, чтобы отвечать на подобные вопросы от моего имени? Я прихватил этот топор, чтобы защищать свою дикую сущность, но знай: эхо моих суждений ты будешь слышать во веки веков.

– Полагаете, я проживу много веков, хозяин? – усмехнулась Кория.

– Дитя мое, ты будешь жить вечно.

– Что за детские мечты!

– Это кошмар взрослого, – возразил он.

– Вам хотелось бы, чтобы я никогда не повзрослела? Или вы с радостью готовы созерцать мой вечный кошмар?

– Выбирать тебе, Кория: выплюнуть или проглотить.

– Я не буду жить вечно. Никто этого не может, даже боги.

– И что ты знаешь о богах?

– Ничего.

«Всё. Я стояла вместе с ними у окна».

Во тьме сундука глаза ее ничего не видели, но не знали об этом. Она могла бы достать из него кукол, прежде чем уйти. Посадить их в ряд на подоконнике, среди дохлых мух, и прижать их плоские лица к грязному стеклу. Она могла велеть им увидеть все, что следовало.

Но хотя Кория и была когда-то богиней, вряд ли она смогла бы поступить столь жестоко.

«Мы ведь не мухи».

Однажды, подойдя к окну, девушка обнаружила, что все мухи исчезли. Солнечное тепло полностью вернуло всех к жизни. Тот день стал самым пугающим в ее юной жизни.

«Мне следовало скормить их паукам. Если бы я не смахнула паутину…»

– Я начинаю кое-что вспоминать, – сказала Кория.

– А это точно твои воспоминания? – буркнул Хаут, не оборачиваясь и не замедляя шага.

– Думаю, да. Чьи же еще?

– Это нам предстоит узнать, заложница. Но начало положено.

«Махибе. Сосуд, ожидающий, когда его наполнят. Сундук с куклами. Сунь туда руку, быстро! Выбери одну, как если бы от этого зависела твоя жизнь. Выбери!»

На Корию нахлынуло новое воспоминание, но оно никак не могло быть реальным. Она парила снаружи башни, в жарком летнем воздухе. Перед нею было окно, и сквозь его серое стекло Кория видела ряды лиц. Она смотрела на них и удивлялась, почему все они столь печальны.

«Кажется, я наконец понимаю, на что смотрят все боги и богини».

Под ногами хрустели и перекатывались драгоценности. Кория представила себя сгорбленной искалеченной старухой, в руках у которой все золото, серебро и бриллианты мира. Душа ее наполнилась тоской, и она поняла, что готова отдать все… за одну лишь детскую мечту.

«Дети умирают». Слова эти преследовали Ферен, наполняя горечью ее мысли. Некоторые покидают утробу с закрытыми глазами, и тепло крови на их лицах кажется жестокой насмешкой. Извергнутые в волнах боли, они остаются лежать в окровавленных ладонях. Ни одна женщина не заслуживает подобного. Другим ребятишкам выпадает счастье прожить пару лет, и лишь впоследствии кажется, что это слишком короткий срок, ибо время сие целиком заполнено голодным плачем, цепкой хваткой маленьких ручонок, не по годам мудрым взглядом блестящих глаз. А потом вдруг этот взгляд из-под полуприкрытых век становится пустым и невидящим.

Несчастье не щадит никого. Судьба надменно заходит в пустые комнаты, как к себе домой. Дети умирают. А рыдания матерей становятся пустым звуком. Все отворачиваются, глядя в землю или в некую точку на горизонте, будто там происходит что-то важное.

Ферен помнила, как изменилось выражение лица Ринта, ее любимого брата, когда он все понял. Она помнила, как тихо и деловито трудились старухи, не встречаясь с ней взглядами. Она помнила, какую ярость вызывали у нее самой смех малышей поблизости, а затем чье-то рявканье, заставлявшее их замолчать. Смерть вовсе не была чем-то редким и исключительным. Она всегда держалась рядом, холодная, словно тень. Жестокая правда заключается в том, что мир обрушивает на наши души удар за ударом, пока не ломаются кости и не разрываются сердца.

С тех пор Ферен постоянно пыталась отползти прочь. Прошли годы, но хотя она с тех пор постарела, однако чувствовала себя всего лишь на день старше. Нанесенная горем рана оставалась по-прежнему свежей, и в ушах продолжало звучать эхо бесчувственного смеха.

Пока они ехали через Баретскую пустошь, Ферен каждую ночь пускала к себе в постель молоденького парнишку, внебрачного сына Драконуса, убеждая себя, что делает это лишь по просьбе повелителя. Но днем ей становилось все сложнее смотреть в глаза брату. Аратан изливал в нее свое семя дважды и трижды за ночь, и Ферен никак не пыталась предотвратить возможные последствия, так же как и в ту ночь, когда спала с Гриззином Фарлом, но тогда она, по крайней мере, могла оправдаться тем, что была слишком пьяна. Ее охватило некое упрямство, готовность встретить свою судьбу, чем бы это ни закончилось.

Собственное будущее нисколько ее не пугало. Погрязнув в обстоятельствах, которые сама же и создала, Ферен пребывала в иллюзорном убеждении, будто они полностью ей подвластны. Но теперь ей хотелось обладать тем, что принадлежало другим, – она претендовала на чужие жизни, на долгие годы, что ждали их впереди. Как известно, матери, однажды потерявшие дитя, порой становятся чересчур заботливыми, что вполне могло случиться и с Ферен, и тогда малыш наверняка страдал бы от чрезмерной опеки. Аратан мог стать отцом ее внебрачного ребенка, оказавшись своего рода отражением собственного отца, и взгляд, который они увидят в этом зеркале, будет холоден и суров. А брат Ферен, вновь обезоруженный, сбежит, чтобы не выступать в роли любящего дядюшки, не желая опять испытать боль невыносимой утраты.

Если бы ее сын не умер, он был бы сейчас ровесником Аратана, этого парнишки, придавленного тяжестью мира, как и все юнцы. Аратан не был ее ребенком, но вполне мог подарить ей ребенка. Собственно, Ферен была в этом уверена. И брат чувствовал, что она мысленно заключила странную, жуткую сделку, предполагавшую смешение судеб, одна из которых была пуста, а другая быстро наполнялась. Ферен в этом нисколько не сомневалась.

Одно дело – использовать кого-то ради развлечения. И совсем другое – просто использовать. Ферен приобщала Аратана к искусству любви, нашептывая, как впоследствии будут благодарны ему другие женщины за все то, чему она сама научила его в постели. Но какое ей дело до его будущих любовниц? И где, интересно, он вообще найдет всех этих женщин, хилый мальчишка-ублюдок, которого вскоре должны бросить среди азатанаев? Разумеется, это не ее забота. Ферен часто напоминала себе