Война и мир. Том 1-2 - Лев Толстой

Князь Андрей оглянул Тушина и, ничего несказав, отошел от него. Князю Андрею было грустно и тяжело. Всё это было такстранно, так непохоже на то, чего он надеялся.

«Кто они? Зачем они? Что им нужно? И когда всёэто кончится?» думал Ростов, глядя на переменявшиеся перед ним тени. Боль вруке становилась всё мучительнее. Сон клонил непреодолимо, в глазах прыгаликрасные круги, и впечатление этих голосов и этих лиц и чувство одиночествасливались с чувством боли. Это они, эти солдаты, раненые и нераненые, — этоони-то и давили, и тяготили, и выворачивали жилы, и жгли мясо в его разломаннойруке и плече. Чтобы избавиться от них, он закрыл глаза.

Он забылся на одну минуту, но в этот короткийпромежуток забвения он видел во сне бесчисленное количество предметов: он виделсвою мать и ее большую белую руку, видел худенькие плечи Сони, глаза и смехНаташи, и Денисова с его голосом и усами, и Телянина, и всю свою историю с Теляниными Богданычем. Вся эта история была одно и то же, что этот солдат с резкимголосом, и эта-то вся история и этот-то солдат так мучительно, неотступнодержали, давили и все в одну сторону тянули его руку. Он пытался устраняться отних, но они не отпускали ни на волос, ни на секунду его плечо. Оно бы неболело, оно было бы здорово, ежели б они не тянули его; но нельзя былоизбавиться от них.

Он открыл глаза и поглядел вверх. Черный пологночи на аршин висел над светом углей. В этом свете летали порошинки падавшегоснега. Тушин не возвращался, лекарь не приходил. Он был один, только какой-тосолдатик сидел теперь голый по другую сторону огня и грел свое худое желтоетело.

«Никому не нужен я! — думал Ростов. — Некомуни помочь, ни пожалеть. А был же и я когда-то дома, сильный, веселый, любимый».— Он вздохнул и со вздохом невольно застонал.

— Ай болит что? — спросил солдатик, встряхиваясвою рубаху над огнем, и, не дожидаясь ответа, крякнув, прибавил: — Мало ли задень народу попортили — страсть!

Ростов не слушал солдата. Он смотрел напорхавшие над огнем снежинки и вспоминал русскую зиму с теплым, светлым домом,пушистою шубой, быстрыми санями, здоровым телом и со всею любовью и заботоюсемьи. «И зачем я пошел сюда!» думал он.

На другой день французы не возобновлялинападения, и остаток Багратионова отряда присоединился к армии Кутузова.

Князь Василий не обдумывал своих планов. Онеще менее думал сделать людям зло для того, чтобы приобрести выгоду. Он былтолько светский человек, успевший в свете и сделавший привычку из этого успеха.У него постоянно, смотря по обстоятельствам, по сближениям с людьми,составлялись различные планы и соображения, в которых он сам не отдавал себехорошенько отчета, но которые составляли весь интерес его жизни. Не один и недва таких плана и соображения бывало у него в ходу, а десятки, из которых однитолько начинали представляться ему, другие достигались, третьи уничтожались. Онне говорил себе, например: «Этот человек теперь в силе, я должен приобрести егодоверие и дружбу и через него устроить себе выдачу единовременного пособия»,или он не говорил себе: «Вот Пьер богат, я должен заманить его жениться надочери и занять нужные мне 40 тысяч»; но человек в силе встречался ему, и в туже минуту инстинкт подсказывал ему, что этот человек может быть полезен, икнязь Василий сближался с ним и при первой возможности, без приготовления, поинстинкту, льстил, делался фамильярен, говорил о том, о чем нужно было.

Пьер был у него под рукою в Москве, и князьВасилий устроил для него назначение в камер-юнкеры, что тогда равнялось чинустатского советника, и настоял на том, чтобы молодой человек с ним вместе ехалв Петербург и остановился в его доме. Как будто рассеянно и вместе с тем снесомненной уверенностью, что так должно быть, князь Василий делал всё, чтобыло нужно для того, чтобы женить Пьера на своей дочери. Ежели бы князь Василийобдумывал вперед свои планы, он не мог бы иметь такой естественности вобращении и такой простоты и фамильярности в сношении со всеми людьми, выше иниже себя поставленными. Что-то влекло его постоянно к людям сильнее или богачеего, и он одарен был редким искусством ловить именно ту минуту, когда надо иможно было пользоваться людьми.

Пьер, сделавшись неожиданно богачом и графомБезухим, после недавнего одиночества и беззаботности, почувствовал себя дотакой степени окруженным, занятым, что ему только в постели удавалось остатьсяодному с самим собою. Ему нужно было подписывать бумаги, ведаться сприсутственными местами, о значении которых он не имел ясного понятия,спрашивать о чем-то главного управляющего, ехать в подмосковное имение и приниматьмножество лиц, которые прежде не хотели и знать о его существовании, а теперьбыли бы обижены и огорчены, ежели бы он не захотел их видеть. Все этиразнообразные лица — деловые, родственники, знакомые — все были одинаковохорошо, ласково расположены к молодому наследнику; все они, очевидно инесомненно, были убеждены в высоких достоинствах Пьера. Беспрестанно он слышалслова: «С вашей необыкновенной добротой» или «при вашем прекрасном сердце», или«вы сами так чисты, граф…» или «ежели бы он был так умен, как вы» и т. п., такчто он искренно начинал верить своей необыкновенной доброте и своемунеобыкновенному уму, тем более, что и всегда, в глубине души, ему казалось, чтоон действительно очень добр и очень умен. Даже люди, прежде бывшие злыми и очевидновраждебными, делались с ним нежными и любящими. Столь сердитая старшая изкняжен, с длинной талией, с приглаженными, как у куклы, волосами, после похоронпришла в комнату Пьера. Опуская глаза и беспрестанно вспыхивая, она сказалаему, что очень жалеет о бывших между ними недоразумениях и что теперь нечувствует себя вправе ничего просить, разве только позволения, после постигшегоее удара, остаться на несколько недель в доме, который она так любила и гдестолько принесла жертв. Она не могла удержаться и заплакала при этих словах.Растроганный тем, что эта статуеобразная княжна могла так измениться, Пьер взялее за руку и просил извинения, сам не зная, за что. С этого дня княжна началавязать полосатый шарф для Пьера и совершенно изменилась к нему.

— Сделай это для нее, mon cher; всё-таки онамного пострадала от покойника, — сказал ему князь Василий, давая подписатькакую-то бумагу в пользу княжны.

Князь Василий решил, что эту кость, вексель в30 т., надо было всё-таки бросить бедной княжне с тем, чтобы ей не могло приттив голову толковать об участии князя Василия в деле мозаикового портфеля. Пьерподписал вексель, и с тех пор княжна стала еще добрее. Младшие сестры сталитакже ласковы к нему, в особенности самая младшая, хорошенькая, с родинкой, частосмущала Пьера своими улыбками и смущением при виде его.