Война и мир. Том 1-2 - Лев Толстой

Пьеру так естественно казалось, что все еголюбят, так казалось бы неестественно, ежели бы кто-нибудь не полюбил его, чтоон не мог не верить в искренность людей, окружавших его. Притом ему не быловремени спрашивать себя об искренности или неискренности этих людей. Емупостоянно было некогда, он постоянно чувствовал себя в состоянии кроткого ивеселого опьянения. Он чувствовал себя центром какого-то важного общегодвижения; чувствовал, что от него что-то постоянно ожидается; что, не сделай онтого, он огорчит многих и лишит их ожидаемого, а сделай то-то и то-то, всёбудет хорошо, — и он делал то, что требовали от него, но это что-то хорошее всёоставалось впереди.

Более всех других в это первое время какделами Пьера, так и им самим овладел князь Василий. Со смерти графа Безухого онне выпускал из рук Пьера. Князь Василий имел вид человека, отягченного делами,усталого, измученного, но из сострадания не могущего, наконец, бросить напроизвол судьбы и плутов этого беспомощного юношу, сына его друга, apres tout,[в конце концов, ] и с таким огромным состоянием. В те несколько дней, которыеон пробыл в Москве после смерти графа Безухого, он призывал к себе Пьера илисам приходил к нему и предписывал ему то, что нужно было делать, таким тономусталости и уверенности, как будто он всякий раз приговаривал:

«Vous savez, que je suis accable d`affaires etque ce n`est que par pure charite, que je m`occupe de vous, et puis vous savezbien, que ce que je vous propose est la seule chose faisable». [Ты знаешь, язавален делами; но было бы безжалостно покинуть тебя так; разумеется, что ятебе говорю, есть единственно возможное. ]

— Ну, мой друг, завтра мы едем, наконец, —сказал он ему однажды, закрывая глаза, перебирая пальцами его локоть и такимтоном, как будто то, что он говорил, было давным-давно решено между ними и немогло быть решено иначе.

— Завтра мы едем, я тебе даю место в своейколяске. Я очень рад. Здесь у нас всё важное покончено. А мне уж давно бы надо.Вот я получил от канцлера. Я его просил о тебе, и ты зачислен в дипломатическийкорпус и сделан камер-юнкером. Теперь дипломатическая дорога тебе открыта.

Несмотря на всю силу тона усталости иуверенности, с которой произнесены были эти слова, Пьер, так долго думавший освоей карьере, хотел было возражать. Но князь Василий перебил его темворкующим, басистым тоном, который исключал возможность перебить его речь икоторый употреблялся им в случае необходимости крайнего убеждения.

— Mais, mon cher, [Но, мой милый, ] я этосделал для себя, для своей совести, и меня благодарить нечего. Никогда никто нежаловался, что его слишком любили; а потом, ты свободен, хоть завтра брось. Вотты всё сам в Петербурге увидишь. И тебе давно пора удалиться от этих ужасныхвоспоминаний. — Князь Василий вздохнул. — Так-так, моя душа. А мой камердинерпускай в твоей коляске едет. Ах да, я было и забыл, — прибавил еще князьВасилий, — ты знаешь, mon cher, что у нас были счеты с покойным, так срязанского я получил и оставлю: тебе не нужно. Мы с тобою сочтемся.

То, что князь Василий называл с «рязанского»,было несколько тысяч оброка, которые князь Василий оставил у себя.

В Петербурге, так же как и в Москве, атмосферанежных, любящих людей окружила Пьера. Он не мог отказаться от места или,скорее, звания (потому что он ничего не делал), которое доставил ему князьВасилий, а знакомств, зовов и общественных занятий было столько, что Пьер ещебольше, чем в Москве, испытывал чувство отуманенности, торопливости и всёнаступающего, но не совершающегося какого-то блага.

Из прежнего его холостого общества многих небыло в Петербурге. Гвардия ушла в поход. Долохов был разжалован, Анатольнаходился в армии, в провинции, князь Андрей был за границей, и потому Пьеру неудавалось ни проводить ночей, как он прежде любил проводить их, ни отводитьизредка душу в дружеской беседе с старшим уважаемым другом. Всё время его проходилона обедах, балах и преимущественно у князя Василия — в обществе толстойкнягини, его жены, и красавицы Элен.

Анна Павловна Шерер, так же как и другие,выказала Пьеру перемену, происшедшую в общественном взгляде на него.

Прежде Пьер в присутствии Анны Павловныпостоянно чувствовал, что то, что он говорит, неприлично, бестактно, не то, чтонужно; что речи его, кажущиеся ему умными, пока он готовит их в своемвоображении, делаются глупыми, как скоро он громко выговорит, и что, напротив,самые тупые речи Ипполита выходят умными и милыми. Теперь всё, что ни говорилон, всё выходило charmant [очаровательно]. Ежели даже Анна Павловна не говорилаэтого, то он видел, что ей хотелось это сказать, и она только, в уважение егоскромности, воздерживалась от этого.

В начале зимы с 1805 на 1806 год Пьер получилот Анны Павловны обычную розовую записку с приглашением, в котором былоприбавлено: «Vous trouverez chez moi la belle Helene, qu`on ne se lasse jamaisde voir». [у меня будет прекрасная Элен, на которую никогда не устанешьлюбоваться. ]

Читая это место, Пьер в первый разпочувствовал, что между ним и Элен образовалась какая-то связь, признаваемаядругими людьми, и эта мысль в одно и то же время и испугала его, как будто нанего накладывалось обязательство, которое он не мог сдержать, и вместепонравилась ему, как забавное предположение.

Вечер Анны Павловны был такой же, как ипервый, только новинкой, которою угощала Анна Павловна своих гостей, был теперьне Мортемар, а дипломат, приехавший из Берлина и привезший самые свежиеподробности о пребывании государя Александра в Потсдаме и о том, как двавысочайшие друга поклялись там в неразрывном союзе отстаивать правое делопротив врага человеческого рода. Пьер был принят Анной Павловной с оттенкомгрусти, относившейся, очевидно, к свежей потере, постигшей молодого человека, ксмерти графа Безухого (все постоянно считали долгом уверять Пьера, что он оченьогорчен кончиною отца, которого он почти не знал), — и грусти точно такой же,как и та высочайшая грусть, которая выражалась при упоминаниях об августейшейимператрице Марии Феодоровне. Пьер почувствовал себя польщенным этим. АннаПавловна с своим обычным искусством устроила кружки своей гостиной. Большойкружок, где были князь Василий и генералы, пользовался дипломатом. Другойкружок был у чайного столика. Пьер хотел присоединиться к первому, но АннаПавловна, находившаяся в раздраженном состоянии полководца на поле битвы, когдаприходят тысячи новых блестящих мыслей, которые едва успеваешь приводить висполнение, Анна Павловна, увидев Пьера, тронула его пальцем за рукав.