Беглецы - Нил Шустерман

* * *

К стене, за которой находится обеденный зал, приделан навес. Раньше под ним стояли ящики с мусором, но теперь им никто не пользуется. Лев обнаружил это место на прошлой неделе и решил, что лучше места для тайных встреч не найти. Когда он приходит туда тем же вечером, Маи уже на месте, мечется, как тигр в клетке. Нервы у нее всегда были слабыми, а попав в лагерь, она с каждым днем становится все более неусидчивой.

— Сколько еще мы будем ждать? — спрашивает она.

— Почему ты так спешишь? — интересуется Лев. — Нужно дождаться подходящего момента.

Подошедший Блэйн вынимает из носка шесть маленьких бумажных пакетиков и распечатывает их. Внутри каждого оказывается небольшая круглая нашлепка, похожая на бактерицидный пластырь.

— Это зачем? — спрашивает Маи.

— А ты догадайся!

— Ты как маленький!

Маи, как человек вспыльчивый, легко выходит из себя, особенно когда рядом Блэйн, но сегодня дело явно не только в ее обычной нервозности.

— Да что с тобой, Маи? — спрашивает Лев.

Маи отвечает не сразу:

— Сегодня я видела девочку. Она играет на пианино на крыше Лавки мясника. Я помню ее еще по Кладбищу, мы с ней знакомы.

— Этого не может быть. Если она была на Кладбище, как она оказалась здесь? — спрашивает Блэйн.

— Я уверена, что это была она, и я думаю, здесь есть и другие ребята, с которыми мы были знакомы на Кладбище. Что, если они нас узнают?

Блэйн и Маи смотрят на Льва, словно именно он должен все объяснить. Хотя, в принципе, они правы: объяснение у него есть.

— Это, наверное, те ребята, которых отправили на работу. А они попались и оказались здесь. И все.

Маи успокаивается.

— Да, точно, — говорит она. — Наверное, так и было.

— Если же они узнают нас, — замечает Блэйн, — мы можем сказать, что с нами случилось то же самое.

— Ну, вот, — говорит Лев, — и никакой проблемы больше нет.

— Да, — соглашается Блэйн, — но давайте лучше вернемся к нашим делам. Значит, так… Предлагаю назначить операцию на послезавтра, так как в этот день я должен играть в футбол, и мне кажется, игра добром не окончится.

Сказав это, он передает Льву и Маи по две круглые нашлепки.

— А зачем нам лейкопластырь? — спрашивает Маи.

— Мне было приказано передать вам эти штучки после того, как все мы окажемся в лагере, — говорит Блэйн, помахивая одной из нашлепок, как ярким маленьким лепестком неведомого цветка. — Это не пластырь, — объясняет он, — а детонатор.

* * *

Никаких вакансий в службе технической поддержки аляскинского трубопровода никогда не было. Да и найдется ли такой человек, да еще и подросток, который по доброй воле согласится отправиться на работу в такую дыру? Этот фиктивный вызов был придуман, чтобы дать возможность поднять руку строго определенным людям — Льву, Маи и Блэйну. Пришедший за ними фургон отвез их в полузаброшенный дом в плохом районе города, где жили люди, которые не нашли в жизни подходящего места и которым в итоге пришлось заняться ужасным делом.

Сначала они Льву страшно не понравились, даже напугали его. И тем не менее он сразу почувствовал с ними внутреннюю связь. Они, точно так же, как и он сам, знали, что это такое, когда жизнь, которую ты привык считать своей и единственно возможной, предает тебя. Они понимали, каково это — чувствовать, что внутри тебя абсолютная пустота. И когда они сказали, что в их плане ему отведена ключевая роль, Лев впервые за долгое время почувствовал себя нужным человеком. Эти люди никогда не произносили вслух слово «зло», делая одно-единственное исключение. Именно этим словом они описывали отношение окружающего мира к себе. То, что они попросили сделать Льва, Маи и Блэйна, не было злом — нет, ни в коем случае. То, что предстояло сделать ребятам, должно было стать выражением того, что чувствовали эти люди. Это была их природа, их дух и внутреннее содержание, манифестация того, чем они стали. Но и ребятам в этом деле предстояло быть не просто носителями идеи, они должны были стать ее олицетворением. Именно такими мыслями они набили голову Льва, одновременно влив в его кровь вещество, несущее смерть. Ему предстояло сделать ужасное дело. Он должен был стать носителем зла. Но Лев ничего против этого не имел.

«Хаос — наша главная идея», — частенько говорил Тесак, человек, завербовавший их. Он так и не понял, даже на пороге смерти, что хаос обладает точно такой же притягательностью, как любая религия для своих апологетов. Более того, он сам может стать своего рода религией для тех, кто однажды почувствовал его обаяние и не смог найти для себя ничего более утешительного.

Льву ничего не известно о том, что случилось с Тесаком. Он не знает или не хочет знать, что его используют. Ему достаточно знать, что вскоре мир почувствует, пусть лишь на миг и в одном-единственном месте, то, что он вынужден носить внутри себя — боль от потери, пустоту и полную утрату иллюзий. Они узнают все это, когда он поднимет руки и начнет хлопать.

Свой завтрак Коннор старается проглотить со всей возможной быстротой. Он не голоден, просто мечтает поскорее оказаться там, где ему действительно хочется быть. Риса завтракает на час раньше его. Она, в свою очередь, старается, насколько это возможно, затянуть прием пищи. Коннор спешит, а Риса медлит, чтобы, не привлекая внимания персонала, получить возможность встретиться.

Встречи их проходят в женском туалете. Это не первый раз, когда им приходится прятаться в столь экзотическом месте, но, в отличие от первого раза, они уже не занимают две кабинки. Забравшись в тесный загончик, они обнимаются и целуются, не пытаясь соблюдать приличия. В их жизни не осталось времени на игры, неловкость и напускное равнодушие. Они целуются так, словно делали это всегда. Целуются, потому что не могут обойтись без этого, как не могут перестать дышать.

Риса нежно гладит пальцами следы синяков на разбитом лице Коннора, оставшиеся после драки с Роландом, и спрашивает его, что случилось. Коннор отмахивается, мол, ничего серьезного, и просит ее не обращать внимания. Она говорит ему, что не может больше задерживаться, потому что Долтон и другие музыканты уже ждут ее на крыше Лавки.

— Я слышал, как ты играешь, — говорит Коннор. — Это прекрасно. Ты такая чудесная.

Они снова целуются. О том, что должно случиться, они не говорят. В этот момент окружающего мира просто не существует, так им хорошо. Коннор знает, что может быть и еще лучше, но не здесь, не в этом ужасном месте. Этого им никогда не познать, но Коннор чувствует, что, сложись обстоятельства иначе, где-то в другом месте они были бы счастливы. Он обнимает ее снова. Двадцать секунд. Тридцать. Потом Риса тихонько выскальзывает из объятий, и Коннор возвращается в столовую. Через несколько минут она уже играет, и звуки музыки пронзают его, словно стрелы, превращая все происходящее в лагере «Хэппи Джек» в какую-то зловещую сатанинскую мессу.