Песнь призрачного леса - Эрика Уотерс

Горькое отчаяние искажает лицо живого Купера.

– Ну а какого хрена ты напрашивался? Торчал и торчал у меня под носом? Ведь ты меня провоцировал! Нарывался! А я же намекал! Платил гроши, посылал на безнадежные участки, окунал носом в самое дерьмо. Но ты сидел на жопе ровно, ты оставался. – Фрэнк вызывающе глядит на мертвого брата и переходит на какой-то заоблачный рокот: – Какого лешего ты, сука, не проваливал? Ты же понимал: рано или поздно я тебя порешу. Не мог не понимать!

Джим качает головой.

– Поразительно. Даже тут на меня все свалил.

Мама издает страдальческий всхлип, и Джим переводит на нее взор, в котором теперь – искреннее сожаление.

– Прости меня, Ширли. Ужасно жаль…

Хани с выражением испуга и тоски тянет к нему ручку. На губах рождается вроде бы слово «папа» – мне за скрипкой толком не слышно.

– Спрячь Хани. Не позволяй ей смотреть. – Джим не сводит с мамы глаз, пока та не отворачивается и не прячет головку Хани у себя на груди.

Это позволяет ему снова сосредоточиться на Фрэнке, и на него призрак глядит безо всякой жалости и сочувствия, зато с торжеством. В одном Фрэнк прав: Джим долгие годы ждал этого часа, пусть даже ради него пришлось умереть. Сколько все же в людях, даже самых близких, таится такого, о чем мы даже не догадываемся.

– Желаешь узнать, почему я не уходил? – страшным голосом вопрошает Джим. – Я не уходил потому, что после долгих, бесконечных лет унижений, когда об меня вытирали ноги, когда меня пинали, как собаку, я мечтал, чтобы весь город своими глазами увидел твою истинную сущность. Чтобы все увидели, кто ты такой есть – отвратительная, злобная, мелкая сволочь, снедаемая злобой, завистью и ревностью. Да, я знал: в один прекрасный день ты проявишь себя во всей красе – только насладиться своей правотой не успел, ибо ты укокошил меня. – Он мрачно усмехается, проведя рукой по щетине. – Но все равно: оно того стоило. Стоило подставить черепушку под молоток ради великолепной перспективы попреследовать тебя хорошенько, потерзать душу – как ты мою терзал всю жизнь. Вот уже две недели наслаждаюсь!

Фрэнк вскидывает ствол и целится в Джима, напрочь забыв об остальных.

Тот хохочет.

– Э, нет, брат, второй раз ты меня не достанешь. Но знаешь, твоей пушечке найдется применение получше. Разверни-ка ты ее на 180 градусов и покончи разом со всем этим дерьмом. А то ведь Шейди тебе правильно толковала: я тебя никогда в покое не оставлю. Стану мучить до тех пор, пока не утратишь способности пить, есть, спать и срать. Мой голос будет вечно звенеть в твоем проклятом мозгу.

Тут музыку мою перебивает отдаленный вой сирен, и головы присутствующих разом поворачиваются к окну. Со стороны дороги приближаются красно-голубые огоньки.

– Ну а как насчет Джесса? – спрашиваю я в надежде как-то отвлечь обоих братьев до приезда полиции. Что бы там ни совершил Фрэнк, мне вовсе не хочется, чтоб он на наших глазах застрелился. Хани это точно ни к чему, да и всем остальным – тоже. Но Джим не обращает на меня внимания, так что приходится поддать громкости. – Его тоже должна пожрать твоя загробная ненависть?

Дух на меня даже не смотрит. Буравит только Фрэнка глазами, полными адского блеска.

– Тебе я уже все сказал, Шейди. Твой брат заслужил своей участи. Я – уже второй, кто по милости этого мелкого засранца отправился на тот свет. Ну ничего, я его и отсюда достал.

У меня кровь застывает в жилах. Лгать и прибегать к уловкам Джиму никакого резона нет. Фрэнк уже полностью в его власти.

– Ну же! Давай, торопись, пока тебя не сцапали копы, – подгоняет призрак, сам опускает ладонь на дуло и начинает разворачивать его в лицо Фрэнку.

Полицейские машины уже сворачивают на подъездную дорожку.

Вот что есть Зло – не какая-то нематериальная сила, не черти и не демоны, а Ненависть, столь могущественная, необъятная, всепоглощающая, что ради нее человек идет на смерть. Даже выбирает смерть. Не задумываясь, рискует жизнями жены и дочери. Мечтает увидеть, как пуля размозжит мозги родного брата. Жертвует всем.

И тут, словно в ответ на эти мысли, появляется Черный Человек и оплетает меня своей склизской пеленой, жадно чавкая, жрет мой страх и мою ярость. Голод его так ненасытен, что проглотит всю боль, все муки нашего мира – и ему все равно не хватит. Я бессильна, беззащитна против него. Хотя, подобно Джиму, рискнула бы всем, отдала бы все сокровища на свете, чтобы только сохранить папину скрипку. Самоё себя не пожалела бы.

– Дааа. Играаай, играаай, не останавливайся, – шипит, шепчет, злорадствуя и ликуя, Черный Человек.

И я играю, играю, выражая мелодией всю свою боль до капли.

Джим безжалостно выворачивает Фрэнку руки, и вот уже пистолет в считаных сантиметрах от покрытого испариной, искаженного страданием лица убийцы. Мускулы последнего дрожат от усилия отвести дуло в сторону. Что же так медлит полиция?!

Крепко-накрепко зажмурившись, жду выстрела, но вместо него слышу медово-вкрадчивый, перекатистый голос. Проникая в самой сердце, звучит он над самым ухом так близко, что, кажется, я ощущаю легкое покалывание щетины у себя на щеке. И не смею открыть глаза…

Шейди Гроув, ты сильней, чем ты думаешь. Сильнее Черного Человека. Сильнее своей печали. Сильнее, чем был я, дитя мое. Остановись, прерви музыку. Перестань играть, не то привяжешь себя к скрипке навсегда и попадешь к ней в вечное рабство.

Прости, я не говорил тебе правды, я знаю, больше у тебя нет причины доверять мне. Но скрипку эту создал я, создал всей силой моей ненависти и моей боли, всей скорби моего сердца. И из-за этой скрипки я потерял жизнь и все, что любил в ней. Я потерял тебя, и Джесса, и маму. Я потерял даже музыку, Дубравушка. Этой скрипке не нужно, чтоб на ней играли с душой. Она отнимает душу. Забирает из нее все хорошее, доброе и обращает его в боль, ненависть, ярость. Оторви смычок от струн, детка, пока всякая любовь и надежда не угасли в тебе. Пока ты не потеряла себя. Поспеши.

Его пальцы накрывает мою руку, и чувство это так знакомо, так привычно после стольких лет разлуки, что можно лишь ахнуть. Он не тянет меня за кисть, не заставляет, он сжимает ее и ждет. Ждет моего выбора.

Я опускаю смычок в тот самый миг, когда из ствола вырывается пуля, срезая последний аккорд «Оми Уайз». Фрэнк на полу. Из раны в плече сочится кровь. Джим исчез. Исчез и папа – если появлялся вообще.

В комнату гурьбой вбегают полицейские; кто-то отбрасывает носком ботинка пистолет подальше от раненого, кто-то бросается осматривать дом – нет ли тут других потенциальных угроз. Все целы, все живы – даже Фрэнк, который, громко стеная, продолжает браниться с духом брата:

– Я убил тебя, Джим, убил, прикончил, ухлопал. Все, с этим ты ничего не поделаешь. Я победил! Я отправил тебя на тот свет. Я отомстил!

Мама опрометью пересекает комнату и сжимает меня за плечи, чуть не расплющив Хани таким образом. Тетя Ина семенит за ней и зарывается носом мне в волосы. Мы спасены.