Каждый вдох и выдох равен Моне Лизе - Светлана Дорошева

микрофон голосом массовика-затейника на корпоративе. – Вы слишком горячая публика! Вас следует остудить!!!

Ряды зрительниц зашлись смехом, закрывая ладонями лица.

– Но не пора ли нам перекусить?! – вдруг притворно спохватился Суперклоун и округлил глаза. – Кто любит Макдональдс?! Поднимите руки!

Девушки в передних рядах, хихикая, подняли руки. Суперклоун заговорщицки им подмигнул и снова развернулся к публике спиной, колдуя над чреслами.

– Гамбургер!!! – победоносно провозгласил он, демонстрируя вопящим зрителям уд, сплюснутый между ядрами.

Выглядело похоже, хотя и тревожно с анатомической точки зрения. Наверное, долго тренировался… Люди удивительны. На что только не приходит им в голову тратить вечность – на попадание блинчиком в тарелку через дорогу, на пенисное оригами, на пересчет всех дождевых червей в мире и ангелов на кончике иглы… И так было всегда: «Повелитель, у нас мор, чума и падеж скота!» – «Да-да-да-да… а ангелов посчитали?» – «Точно!» Или глобальное потепление, война за ресурсы, перенаселение, экономические санкции… «А знаете, что действительно интересно? Сколько в мире дождевых червей!» – «О-о-о-о-о!..»

– А недавно я был в Париже, – снова грянул голос Суперклоуна.

Я навела резкость. Артист «распустил» гамбургер и мечтательно прохаживался по сцене, – и угадайте, что я там видел?! Эйфелеву башню! Да! И я подумал – как я могу превратить это в искусство!?

Опа! Я уже слышала эту фразу. Так говорил в интервью метатель кота, а впоследствии – мегазвезда местного совриска. Суперклоун до отказа натянул крайнюю плоть вверх и в стороны и перевернул «трапецию» вниз, отчего его многострадальный инструмент и впрямь приобрел удивительное сходство с Эйфелевой башней, верхушка которой как бы утопала в облаке лобковых волос, словно в смоге…

Эван куда-то пропал. Освещение снова изменилось на стробоскопическое. «Грешники» все еще свисали с потолка, как экзотические фрукты, но к ним присоединились томные гетеры, медленно танцующие в висячих клетках из стали, словно разбуженные электричеством жар-птицы. Странные пестрые оргиасты замирали в ломанных позах в мигающем свете, как на балу у сатаны.

В целом, клуб сибари напоминал помесь Звезды Смерти, цирка Дю Солей и кукольного театра с клоунами. Я чувствовала себя то ли Алисой в киберпанковском зазеркалье, то ли… трудно даже вспомнить. Хотя я никогда раньше не бывала ни в клубах фетишистов, ни на Звезде Смерти, обстановка неуловимо напоминала что-то из прошлой жизни, тщательно захороненное под археологическими слоями прожитого. Где-то там, в утраченном мире, где осталась ракета с Гагариным, игры в Мессалину, усатая воспитательница и Красная река… Речь шла о таком отдаленном прошлом, что ничего подобного этому клубу не могло существовать даже в самых диких фантазиях. И все же я знаю это бардо! Я была в нем раньше, но память ускользала, как подробности смутного сна.

* * *

Эван вынырнул из стробоскопического тумана с подносом горящих шотов – «чтобы прийти в нужную кондицию», как он выразился. Я благодарно выпила и достала сигарету.

– Здесь не курят, – предупредил Эван.

– Ага-а… Здесь связывают, подвешивают за крюк, показывают пенисный театр, но не курят… Ну а где тут можно курить?

– Нигде!

– …

– …не расходитесь! Оставайтесь в клубе! – сворачивал тем временем свое выступление Суперклоун. – Вскоре после представления желающие смогут посетить мою студию, где я напишу ваш портрет о-о-очень особенной кистью!!!

Женщины снова закрыли смеющиеся лица ладонями, а артист поднял над головой два холста с дамскими портретами, которые могли бы занять достойное место в галерее плохого искусства.

– Какой кистью? – наклонилась я к Эвану.

– Особенной.

– Мгу. Задницей, что ли?

– Членом.

– А, ну да…

– Да я вас познакомлю! – вскочил Эван, улыбаясь кому-то мимо меня.

Я обернулась. Суперклоун шел к нам пружинящей походкой, с развевающимся за спиной плащом. Это был немолодой, но хорошо сохранившийся европеец с копной светлых вьющихся волос, тренированным телом и тонкими, нервными чертами лица потомственного аристократа. Они обменялись с Эваном идиотским приветствием из хлопков, пинков, кулаков и прочих бойскаутских выкрутасов.

– Познакомьтесь, коллеги-художники! – подозвал меня Эван. – Это наш Хренуар! Художник-членописец из Новой Зеландии. А это…

Хренуар коротко улыбнулся, кивнул мне и нетерпеливо перебил Эвана:

– Ага, класс, слушай, сиги есть? Курить хочу, йопт, умираю!

– У нее есть. Она тоже хочет курить, но где… тут же нельзя.

– Да все дымят в дальнем туалете, черти!

– Я не знаю, где это «дальний»? – сказал Эван. – Идите вдвоем.

Членописец хлопнул один из горящих шотов со стола и нетерпеливо махнул мне:

– Пошли, птичка, я покажу!

Я на всякий случай тоже взяла с собой шот и понесла его бережно, как волшебную куколку, с которой Василиса Премудрая советовалась в трудных сказочных ситуациях.

* * *

Задымленный туалет тоже был в стиле хтонического киберпанка: гофрированные трубы на потолке, открытые провода и решетки, черные, гладкие отражающие поверхности вместо стен и фиолетовые НЛО, плавающие над головой вместо светильников. Все такое космическое… Мы сели на светящуюся трубу рядом с двумя курильщиками в латексных масках перед зеркалами в предбаннике, прямо под портретом Дарта Вейдера в виде мадонны с младенцем. Членописец скрестил ноги и наконец запахнул плащ.

– Спасибо, – сказал он, выуживая сигарету из моей пачки. – А, тонкие… Я стрельну две?

Я кивнула. Он отломал полфильтра и жадно затянулся первой. Мы курили в неловком молчании, время от времени встречаясь взглядами в зеркале и неуверенно улыбаясь друг другу.

– Так ты, птичка, художник? – завел он светскую беседу. – Что делаешь?

– Рисую.

– Современное искусство? – членописец вывел нервную загогулину сигаретой в воздухе.

Я неопределенно кивнула, чтоб не вдаваться в многострадальные подробности – пусть будет современное… Хренуар критически воздел бровь и хмыкнул. Мы помолчали еще полсигареты. Люди в латексных масках докурили и ушли, цокая копытцами, как нетопыри. Была моя очередь покушаться на светскую беседу:

– А вам нравится ваша работа?

По его лицу пробежала гримаса страдания. Как-то сразу стало ясно, что не нравится, но он все равно ответил:

– Я, птичка, с младых ногтей дрочил на искусство, мечтал стать Настоящим Художником.

Прям как я.

– С детства офигенно рисовал. К двенадцати годам копировал мастеров так, что картины покупали галереи антиквариата. Успел сбыть только две. Отец вкатил за «мошенничество». Я бросил живопись сначала со зла, а потом понял – да кому она теперь на хрен нужна? В смысле, классическая, знаешь? Ну ты зна-а-аешь, ты ж совреме-е-енный художник, – членописец театрально поднял руки, будто любуется на кого-то невыразимо гнусного. – И короче, когда я подрос и огляделся во всем этом проклятом постмодерне, я уж и не знал, как вписаться. Ну и забил.

Не вписался, значит. Прям как я!

Хренуар с неприязнью опрокинул в себя мой шот и сунул в рот вторую